Кормили его, кстати сказать, почти исключительно мясом, бифштексами, сочными, сочащимися кровью, лишь слегка обжаренными на открытом огне. Нельзя сказать, чтобы такая пища была ему по вкусу (он вообще-то тяготел к вегетарианству), но она как нельзя лучше способствовала основной цели – укреплению здоровья и наращиванию телесной мощи.

Постепенно мускулы его окрепли и перестали болеть; грудная клетка под влиянием чистейшего горного воздуха и дыхательных упражнений расширилась и приобрела правильные очертания; ноги его стали быстрыми и неутомимыми, а руки – сильными и ловкими.

Это тело, которому Карл не уделял раньше особого внимания, считая его всего-навсего системой жизнеобеспечения интеллекта, неожиданно сделалось легким, послушным, сильным, дарящим новые, неизвестные ранее ощущения. Кроме праздничного мира чувств, открывшегося ему с помощью Мануэлы, он узнал и удовольствие от физической работы, заставлявшей сердце и окрепшие легкие трудиться мерно и слаженно, и радость от многокилометровых пробежек на восходе солнца и плавания в горном озере, вода которого раньше казалась ему обжигающе ледяной, а нынче – приятно освежающей, и от верховой езды при лунном свете, и от покорения ближайшей, невысокой, но коварной вершины потухшего вулкана, когда ему довольно часто приходилось и висеть, и полностью подтягиваться на руках – упражнение, в прежние времена совершенно немыслимое.

Но, разумеется, все эти удовольствия стали ему доступны лишь тогда, когда он перестал, возвращаясь домой, валиться замертво и начал поне-многу интересоваться окружающим. Тогда же начались и визиты.

Дом, в котором его поселили (очень, кстати, благоустроенный по ацтекским понятиям), принадлежал его тестю. Там не было ни телефона, ни радио, ни телевидения, ни книг, зато была огромная коллекция охотничьего и боевого оружия – от томагавков и каменных ножей до израильского автомата «узи» – и различных приспособлений для рыбной ловли. Рядом с домом располагалась конюшня, а ухаживал за лошадьми тот самый мрачный ацтек, который обучал Карла индейским премудростям и который к лошадям относился значительно мягче и терпимее, чем к своему ученику.

Ничего поэтому не было удивительного в том, что сеньор Лопес время от времени появлялся здесь, чтобы проверить, хорошо ли идет работа в каменоломне, здоровы ли лошади и не перевелась ли дичь в окрестных горах и рыба в ручьях и озерах. Когда в доме поселился Карл, сеньор Лопес приезжать сюда перестал, и его не видели здесь целых полтора месяца; но потом, по известным ему одному причинам (ибо никто не смел докучать вождю вопросами), он стал приезжать еще чаще, чем прежде, можно даже сказать, зачастил. Сеньору Лопесу было любопытно – и чем дальше, тем все более – наблюдать, как быстро растет и развивается этот едва оперившийся птенец.