Я покидаю Корнер-Коттедж, пообещав, что непременно еще зайду в гости.
— Новый дружественный союз между Кэлкоттами и Хетэуэями! — восклицает Джордж в совершенном восторге, провожая меня до ворот.
У меня не хватает мужества признаться, что я, скорее всего, не вернусь никогда ни в поселок, ни в усадьбу, ни в эти края. Эта мысль вызывает у меня, надо сказать, неожиданные чувства, особенно если учесть, что больше двадцати лет я счастливо прожила, обходясь без визитов сюда. Сейчас мне вдруг становится невыносимо тоскливо, я захлебываюсь в этой печали, проваливаюсь в нее, как в бездонный колодец, из которого не выбраться — именно этого так боялась Бет, когда я купалась в Росном пруду. А я ведь даже вещи еще не распаковала, там, в доме. Одежда так до сих пор и лежит в чемодане. Кое-как свалена в кучу, и в душе у меня такой же беспорядок. Я отклонилась от намеченной траектории, сошла с наезженного пути и теперь несусь без руля и ветрил, сама не зная куда.
На обратном пути в усадьбу я размышляю о крови. Обо всех еле заметных знаках, о свойствах и особенностях, которые передают нам наши предки. Моя манера паясничать, попав в затруднительное положение, мамины способности к рисованию, изящество Бет, прямые брови и черные глаза Динни. Целый вихрь из едва уловимых следов, составляющих нашу основу. Я думаю о наследственности, о крови, о нашем происхождении, моем и Бет, Динни и дедушки Флага. И Генри, конечно. Генри, последнего истинного отпрыска рода Кэлкоттов. Как-то раз он показал нам кровь Динни, наверху, у кургана. Мне кажется, это привело в замешательство даже самого Генри, пусть даже на мгновение. Он был потрясен, а потом обрадовался, конечно. Он ликовал. Это случилось в то лето, когда он пропал, но раньше, в самом начале каникул. Кажется даже, хотя и не могу сказать наверняка, это был самый первый день, когда мы все увиделись.
Разумеется, я и раньше видела, как дерутся мальчишки. В школе, в дальнем углу двора, где стена спортзала скрывала драчунов от бдительного ока дежурного.