Через полчаса служанки и экономка миссис Придди видели, как леди Кэлкотт, спотыкаясь, бежит через залитую водой лужайку и несет в руках что-то тяжелое, издали похожее на тюк с тряпьем. Женщины несколько раз окликнули ее, чтобы узнать, не нужна ли ей их помощь, и убедиться, что с ней все в порядке, но если леди Кэлкотт и слышала их, то не подала виду и не остановилась. Она скрылась со своей ношей между деревьев, у дальней границы сада, а когда через полчаса появилась у дверей, бледная и дрожащая, руки у нее были пусты.

— Не совсем подходящий день для прогулки, миледи! — покачала головой миссис Придди, пока служанки бегали за сухими полотенцами и расшнуровывали испачканные ботинки.

Вообще-то день был теплый и безветренный, небо затянули типично английские низкие облака. Не такой холодный был день, чтобы вызвать озноб, сотрясавший хрупкое тело их новой хозяйки.

— Лучше вам подняться в вашу комнату. Касс принесет вам горячего чаю. Ступай-ка, Касс! — приказала миссис Придди младшей горничной, девчонке лет пятнадцати, таращившей на Кэролайн круглые зеленые глазищи.

Даже если кому-то из служанок и пришли в голову какие-то мысли по поводу краткого визита миссис Кокс, прогулки Кэролайн под дождем или пропавшей прямо с кровати наволочки, они были не настолько глупы, чтобы ими делиться. Все держали язык за зубами, кроме Касс Эванс, которая долго шепталась ночью с Эстель в их комнатке на верхнем этаже.

Кэролайн пролежала в постели не один день. Она долго не могла избавиться от ужаса и мучительного раскаяния, еще усилившегося, когда она сунула руку под подушку и обнаружила там пустышку Уильяма. Ту самую, в форме кольца, которую она давала ему, пока он лежал на кровати. Ту самую, которую они с Корином подарили ему на празднике в его честь. Кэролайн провела пальцами по гладкой, как шелк, слоновой кости, тронула колокольчик, и он нежно зазвенел. От вещицы нужно избавиться, она это понимала. Нельзя отставлять у себя ничего, что могло бы связать ее с ребенком, с любым ребенком. Но она не смогла. Она крепко зажала кольцо в кулаке и прижала к груди, словно самую суть Уильяма, Сороки, жизни и любви, собранную и заключенную в бесценный амулет. Когда лорд Кэлкотт с опустевшим бумажником возвратился из Лондона, Кэролайн ровным голосом и с безучастным лицом поведала ему новость о своем деликатном положении.

Семейство бродячих лудильщиков не убралось прочь, как ожидала Кэролайн, как она молилась. Вместо этого спустя несколько дней они явились к их дверям с Уильямом, вежливо спросили, не знает ли кто-нибудь в доме, чей это ребеночек, потому что в деревне, куда они тоже ходили, никто не признался. Со своего наблюдательного пункта у окна гостиной Кэролайн видела, как они по аллее приближаются ко входу. Сердце в груди тоскливо заныло, совершенно так же, как тогда, когда Корин сообщил ей, что ее соседями будут индейцы. Первым ее порывом было скрыться, но в следующее мгновение она поняла, что бежать некуда. Она дождалась, пока дворецкий откроет парадную дверь, услышала неразборчивые голоса, затем шаги за дверью и нерешительный стук.