Доусон снова пожал плечами. Догадливость Хедли его не удивила: крестный хорошо его изучил и мог определить степень усталости по осунувшемуся, бледному лицу и темным кругам под глазами. Никаких чудес, обычная дедукция, Ватсон!..
— Знаешь, мне иногда кажется, что если она когда-нибудь увидит тебя в
Доусон доел последний кусок пончика и стряхнул с пальцев сахарную пудру.
— Ты все время пытаешься меня уколоть. Или жизни научить. У тебя что, нет других, более важных дел?
— А разве это не важно — выяснить, откуда взялись кошмары, которые тебя преследуют?
— Что-то я не помню, чтобы я говорил, будто меня преследуют кошмары.
— Но ты этого и не отрицал.
Вместо ответа Доусон сложил руки на груди в надежде, что этот жест скажет Хедли больше, чем любые слова. Крестный, однако, не собирался оставлять его в покое.
— Когда же ты, наконец, расскажешь мне, что такого случилось с тобой там, в Афганистане? Почему ты так боишься спать?
Прежде чем ответить, Доусон медленно сосчитал до десяти, потом пошевелился на стуле, слегка изменив позу. На языке тела это движение должно было означать, что он предпочел бы поговорить о чем-нибудь другом.
— Когда ты в последний раз звонил Еве?
— Сегодня утром.
— Как она?
— Волнуется. Как и всегда.
Доусон хмыкнул:
— Еще бы! Она отлично знает, что, когда ее нет поблизости, ты сразу начинаешь питаться как попало. Например, налегаешь на высококалорийные и чрезвычайно вредные пончики, вместо того чтобы смиренно жевать капустный салат.
— Она волнуется не обо мне, дурачок, а о тебе.
— Тогда скажи ей, что она напрасно переживает. Со мной все в порядке. Впрочем, я вам обоим это уже говорил.
Хедли тяжело вздохнул: