Роды начались задолго до срока. Целый день я слушал доносящиеся из Зоиной спальни стоны, заглядывал в глаза то мрачному Зосиму Павловичу, то встревоженной кормилице. Доктору отвечать на мои вопросы было некогда, при Зое он находился почти неотлучно, но по лицу его я видел – с каждым часом надежды все меньше.

– Андрюшенька! – Кормилица повисла на моей руке, зашептала торопливо и жарко: – Лешака нужно звать! Если он не поможет, никто боле не поможет. Я знаю. Сколько уже повидала на своем веку…

Лешак пришел сам, и звать не пришлось. Словно почувствовал что-то. А может, и почувствовал. Вошел по-хозяйски, кивнул отцу, обнял меня, попросил у кормилицы горячей воды вымыть руки и, не говоря больше ни слова, скрылся за дверями Зоиной спальни.

В ту ночь время остановилось, и жизнь моя остановилась вместе с ним. Из Зоиной комнаты больше не доносилось ни звука, и это тягостное безмолвие казалось мне недобрым знаком. Когда пропели первые петухи, я совершенно обессилел от волнения. Может, оттого и не сразу понял, что это за новый звук разбудил тревожную тишину дома.

– Все, – выдохнул отец и перекрестился. – Все, Андрей.

Детский плач становился все громче, все настойчивее. Колени мои подкосились.