– К тому времени температура у Аарона была выше сорока. Сразу повезли его в больницу, – ровным, ничего не выражающим тоном произнесла Наоми. – Но было слишком поздно, врачи ничего не смогли сделать.

– Я, конечно, представлял себе разное, но на деле все было совсем не так, – продолжил Митчелл. – Полиция тоже сразу поняла, что ситуация вырисовывается нехорошая. Снова и снова задавали Джонатану одни и те же вопросы, но всякий раз он отвечал по-разному. То Джонатан знал, что Аарон на улице, то даже не догадывался. То есть да. То есть нет. А главное, никакого аффекта. Никаких переживаний. Ведь, строго говоря, Джонатан Аарону ничего не сделал. Пальцем не тронул. На этом и выехал. Да и полицейские нам, видно, попались сердобольные – понимали, какой это удар для нашей семьи. Если привлечь Джонатана к ответственности по закону, будет только хуже. Кажется, рассудили, что он и так уже достаточно наказан – еще бы, такое чувство вины! А суд ни нам, ни ему не поможет. Вот только насчет страданий Джонатана ошибка вышла. Он не знает, что такое страдать. Не умеет.

Грейс делала судорожные вдохи. Перед глазами все плыло – и стол, и стулья. А кухня вовсе превратилась в белозолотистый водоворот. Но проблема, конечно, была не в кухне, а в ней. Вся жизнь с Джонатаном была обманом, от начала и до конца. И теперь оправданий для мужа больше не осталось. Грейс не сможет винить в случившемся его тяжелое детство. Теперь, когда она узнала историю Паровозика, Аарона Сакса, мальчика, который не дожил до пяти, все стало ясно. Правда была проста и жестока, и Грейс не могла найти благовидного объяснения поведению Джонатана.

Значит, вот таким он был в тринадцать – боролся со всем, чего не хотел. Не хотел идти на бат-мицву, не хотел иметь младшего брата.

– Ни разу не попросил прощения, не сказал, как ему жаль, – продолжил Дэвид. – Даже если все и впрямь было так, как рассказывал Джонатан, мог бы хоть как-то повиниться. Но нет.

– Жаль? Не было ему жаль, вот и молчал, – возразила Наоми, вытирая лицо тыльной стороной руки. – Джонатан больше ни словом об Аароне не обмолвился. Жил с нами, пока не представилась первая возможность уехать, и больше не возвращался. Даже не звонил, а когда звонили мы, говорил только об учебе. Позволил, чтобы мы заплатили за его учебу – тогда это нам казалось большим прорывом. Хоть какая-то связь наладилась. А потом Джонатан начал жить с женщиной намного старше себя, и тогда учебу стала оплачивать она. А потом купила ему машину.

– БМВ, – укоризненно покачал головой Дэвид. – Это меня окончательно доконало. Ни один уважающий себя еврей за руль БМВ не сядет. Всегда говорил.