Освещая себе дорогу маломощным фонариком — он лежал у меня в бардачке, — я по едва заметной тропинке добралась до основного здания и обогнула его. С этой стороны дома освещенных окон было еще меньше. Отойдя чуть подальше от стены, я попыталась охватить взглядом весь третий этаж. Какие же окна принадлежат комнатам Аргамаковых? Я напрягла свою память и принялась мысленно считать. Лестничный пролет… вот он. От него и будем плясать. В этом ряду справа от лестницы шли два номера — простые, в них должно быть по одному окну, затем самый роскошный «люкс», номер 311, из нескольких помещений с тремя окнами — эти окна слепы, значит, в номере Аргамакова никого нет… А следующие два окна принадлежат уже номеру 313, где жила Виолетта; одно из них выходит на балкон, и оно кажется совсем темным, а второе слабо светится, как будто там горит одна только настольная лампа. Я почувствовала, как в левой стороне груди у меня что-то громко застучало, как будто сердце слегка сбилось с ритма. Что происходит там, в этой комнате?

Я не собиралась, естественно, входить через парадный подъезд — не хотелось отвечать на вопросы портье, если он окажется на месте. В моей памяти сохранилось смутное впечатление, что лестница в левом от меня крыле здания вела куда-то в подвал: не может быть, чтобы в этот подвал не вел какой-нибудь черный ход, иначе пожарники бы закрыли пансионат.

Я медленно пошла вдоль стены, обшаривая все на своем пути тонким лучом фонарика. Было сыро, грязно и довольно мерзко. Наконец я наткнулась на низкую пристройку, за которой была жестяная дверь — даже при таком свете было видно, насколько она ржавая. Я попробовала ее потянуть на себя, потом толкнула; что-то скрипнуло, и я не поверила своему счастью: она была не заперта! Навалившись на нее всем телом — как хорошо, что я одела старую куртку, — я сумела приоткрыть ее ровно настолько, чтобы с трудом протиснуться внутрь, при этом согнувшись в три погибели; мне казалось, что отвратительный скрип проржавевших петель поднимет на ноги весь пансионат. Я попала на крошечную площадку, откуда узкая деревянная лестница вела в подвал. Опираясь свободной рукой о склизкую стену — перил не было, я осторожно спустилась вниз. Под ногами у меня раздался какой-то писк, кто-то с визгом шарахнулся в сторону, но я была готова к этому: в таком месте просто не могло не быть крыс.

Оглядевшись, я пожалела, что не вошла в пансионат, как все нормальные люди, через первый этаж. Низкие потолки, с которых кое-где капало, настолько здесь было сыро, какие-то жуткого вида трубы, спутанные провода — все это напомнило мне одно кошмарное воспоминание детства. Мне было восемь лет, когда жильцы нашего дома пригласили участкового, чтобы тот проверил, кто поселился у нас в подвале. Я увязалась вслед за мальчишками, которые вызвались быть его проводниками, — именно они обнаружили грубо сколоченные из ящиков деревянные лежаки с ветхим тряпьем. Мне казалось, что мы попали в подземелье из какой-нибудь страшной сказки и из-за угла на нас вот-вот нападут бродяги с дубинами (их тогда еще не называли «бомжами»). Вдруг милиционер со словами «Осторожнее!» остановился и показал на оголенный провод, предупредив, что нас может убить, если мы до него дотронемся. Потом он вместе с мальчишками быстро двинулся вперед, и они исчезли за каким-то поворотом, а я осталась одна во мраке и завыла не своим голосом… Мама после этого долго мне объясняла, что одно из различий между мальчиками и девочками заключается в том, что девочки не ввязываются очертя голову во всякие сомнительные и опасные предприятия.