Он застрелил их. Убил их обоих. Затем он направился в детскую. Девочка спала. Он прицелился ей в голову, но я не мог допустить того, чтобы он убил ее. Я забрал ее к себе. Я все понимаю. Нельзя оставлять свидетелей. Но разве грудной ребенок может быть свидетелем?

Я привез девочку к Салу, а он ответил мне только лишь одно: «Мне плевать, что с ней будет. Главное, чтобы мне не приходилось на нее смотреть». Поэтому смотреть на нее приходилось мне, а теперь мне приходится смотреть на ее дочь, и я не могу этого больше выносить. Всякий раз, когда я смотрю на них, меня одолевает чувство вины. Я хочу избавиться от них, я не хочу больше на них смотреть, но что-то каждый раз останавливает меня.

Если они исчезнут, никто никогда так и не узнает, кто они на самом деле. Никто не узнает, что мы наделали… что он наделал. Но они – доказательство содеянного. Когда-нибудь, как-нибудь это ему аукнется. Думаю, он тоже это знает.

Полагаю, я стану его следующей жертвой».

Спустя несколько минут Коррадо вышел из своего кабинета, и остановился, дойдя до главного зала. В клубе по-прежнему было полно людей, гости танцевали весь вечер напролет и вдоволь угощались в баре. Половина из них даже не заметила исчезновения жениха и невесты – они были настолько заняты собственными делами, что даже не смотрели по сторонам.

К этой черте многих людей Коррадо давно привык. Эгоцентризм. Люди думали только лишь о себе и о своих собственных желаниях; их эго было настолько большим, что они не видели ничего дальше своего носа. Коррадо и сам не был лишен эгоизма. На протяжении многих лет он делил все только лишь на черное и белое. Все или ничего. Свое мнение он считал единственно правильным.