Все это, наряду с другими любопытными мелочами, было занесено в протокол, подписанный Симаковым, Глуховым и двумя понятыми. Новые факты, по идее, требовали повторного допроса подозреваемого Захаржевского, но тот по указанию Девлеткильдеевой был препровожден в КПЗ при Одинцовском райотделе; ехать же туда и допрашивать Захаржевского в отсутствие следователя было бы нарушением субординации. Оставалось ждать до утра — Девлеткильдеева так или иначе не успевала вернуться в Одинцово до конца рабочего дня, а предпринимать что-то без нее нельзя. Разве что сдать вещдоки на экспертизу — возможно, к утру появятся первые результаты.

Но утром все пошло по неожиданному сценарию. В райотдел на черной «Волге» прикатил важный московский чин в сопровождении двух дюжих молодцов, затребовал все материалы по делу, изучил составленный Симаковым протокол, ознакомился с показаниями Лариной, выслушал романтическую версию Девлеткильдеевой, после чего, не стесняясь присутствия Симакова с Глуховым, произнес довольно ехидный монолог, в котором не оставил от версии одинцовского следователя живого места, отстранил ее от следствия и потребовал передать все материалы ему. Под конец разговора Девлеткильдеева разрыдалась, швырнула папку с делом в лицо московского гостя и убежала из кабинета со словами:

— Бесчувственный чинодрал!

Москвич только усмехнулся, вложил в папку выпавшие листочки и укатил, прихватив с собой вызванного по, его приказу Захаржевского.

То, что расследованием этого дела занялась Москва, было вполне логично: гибель известного артиста неминуемо вызовет большой резонанс, вот-вот поползут самые невероятные слухи как среди рядовых обывателей, так и среди артистической общественности, а главное — среди начальства. На обывателя можно было начхать — вокруг даже самой что ни на есть естественной смерти любой знаменитости этот самый обыватель, отрешенный от достоверной информации, неизбежно будет строить самые нелепые домыслы, и пресечь их нет никакой возможности, да и надобности тоже — пусть себе тешатся, судачат возле очередного некролога в «Вечерке». Но вот господа артисты непременно потребуют самого тщательного и скорейшего расследования, да и начальство, прислушивающееся к ним, начнет давить и требовать результатов на гора. И эти результаты придется оперативно дать — убедительные и, по возможности, соответствующие действительности.

Наряду с протоколами, составленными Симаковым и Девлеткильдеевой, показаниями Лариной и других свидетелей, письменным признанием Захаржевского в распоряжение следствия уже поступили первые результаты экспертизы: дактилоскопический анализ показал, что погром на даче Захаржевского был устроен Огневым единолично. Вообще же на даче свежих пальчиков, помимо принадлежащих Огневу, Захаржевскому и Лариной — последние имелись только на перилах лестницы и на косяке двери в спальню — не обнаружилось. Не считая, естественно, отпечатков, оставленных сторожем на ручке входной двери. На рукоятке бритвы, которой было перерезано горло Огнева, имелись отпечатки пальцев как Захаржевского, так и самого Огнева, причем последним бритву держал в руках Захаржевский, и было это в то время, когда кровь на ней уже успела запечься. Вкупе с анализом самого ранения получалось, с вероятностью процентов девяносто пять, что сам Огнев перерезал себе горло, после чего прожил не более полутора-двух минут. Время смерти предварительно устанавливалось в пределах двадцати одного — двадцати одного тридцати, то есть тогда, когда, по показаниям Лариной, она находилась во Дворце Съездов на торжественной премьере фильма, а Захаржевский ожидал ее на Красной Площади. Алиби Лариной было железным, даже если и не очень важным для следствия, поскольку основания подозревать ее могли быть чисто умозрительными — в момент смерти Огнева она находилась на глазах множества свидетелей, причем каких свидетелей!