— Прошу вас, синьор Кваттрочи, я найду новые сведения, я переговорю с ним самим… Не давайте пока ход делу, иначе мы убьем невиновного.

— Больше месяца на все про все я вам дать не могу. К осени мы должны либо отпустить его, либо назначить судебное разбирательство, и, можете так ему и передать, — ни один адвокат не станет усердствовать ради спасения шкуры Шепчущего палача!

К тому времени сам Бернарди уже смирился с положением узника, и если поначалу арест он воспринимал как оскорбление и бесчестье, то теперь стал относиться к нему с саркастическим юмором. Даже камеру свою он оборудовал так, словно поселился тут как минимум на полсотни лет. Стефано притащил ему из дома лютню, скрипку, ворох бумаги под партитуры, писчие принадлежности и любимый домашний халат, поэтому новая обитель композитора выглядела ничуть не аскетичнее прежней. Вечерами Шеффре веселил охранников и соседей исполнением малопристойных уличных песенок, днем сочинял какие-то серьезные мелодии, попутно развлекая себя различными физическими упражнениями, а в качестве спортивного снаряда используя оконную решетку, чтобы на ней подтягиваться. «В вашем Барджелло кормят, как на убой, Никколо! Этак заключенные начнут страдать от ожирения!» Да Виенна усмехался шуточкам приятеля, хорошо осведомленный в незатейливости тюремного меню. Еще одним характерным заскоком музыканта была страсть к купанию: он мог полоскаться хоть каждый день, и задобренные вечерними концертами охранники были совсем не против таскать ему в камеру десятки ведер воды по утрам.

— У вас тут, мой друг, ароматы, будто в цирюльню попал! Вашу камеру на этаже можно найти с завязанными глазами — по одному только запаху благовоний! — стараясь не падать духом и соответствовать настрою приятеля, поддразнивал его да Виенна, хотя острота была весьма правдива по смыслу: в подавляющем большинстве тюремных помещений замка воняло, точно в хлеву.

Теперь же миссия пристава усложнилась в разы, однако заготовленные речи тут же позабылись, налетев на рифы невозмутимости Шеффре, который в приступе жажды критики сходу начал наигрывать да Виенне свежесочиненный отрывок симфонии и слышать ничего не желал о каком-то там Кваттрочи.

— Шеффре, прошу вас, просто вникните: или вы начинаете бороться за жизнь, или же будете в итоге казнены на городской площади! — попытался вразумить его Никколо.

Тот небрежно взмахнул смычком и с мечтательностью в голосе повторил:

— Казнен на городской площади… А это, знаете ли… бодрит!

Пристав едва не плюнул, вышел в сердцах за двери, но тут же вернулся.