Не было разговоров по душам; шёпота, бьющего прямиком в сердце; слов, навсегда выцарапанных внутри меня. Никакого доверия.

Никаких чувств, Маша. Цветы под ногами, вкус вишни и коньяка на губах и ту ночь — ты придумала себе сама. Всё это ложь!

Бегу по лестнице, перепрыгиваю через ступеньки, опасно поскальзываясь на покатых краях и не обращая внимание на то, что так и вылетела из квартиры в носках, не подумав обуться. Ссадины на ладони щиплет от грубого трения о шершавые деревянные перила, на последнем пролёте случайно ударяюсь прямо больным запястьем и до крови впиваюсь зубами себе в губу, сдерживая короткий вскрик.

Тише, тише.

Я опускаюсь на стоящую у подъезда скамейку, ладонями крепко держусь за её край, наклоняюсь вперёд, упираюсь взглядом в еле различимые очертания асфальта под ногами, подсвеченного только оборванным бледным полумесяцем на небе.

Вдох-выдох. Вдох-выдох.

Душит, меня душит годами сдерживаемым испуганным воплем, пронзительным и тонким криком, так и оставшимся только в голове. И слезами, горькими и солёными, разъедающими меня изнутри.

Вдох-выдох. Вдох-выдох.

Несколько минут, и голова перестанет кружиться, и в ушах уже не будет шуметь. Я смогу привести себя в норму, смогу натянуть на лицо маску «всё хорошо» и продолжать жить, не переставая мысленно гореть, тонуть, кричать и рыдать. И чувствовать.

Взгляд взлетает вверх, мгновенно находя маленькую красную точку зажженной сигареты аккурат в окне нашей кухне.

Нам пора уезжать отсюда.

* * *

— Маша, доброе утро! Как ваш настрой? Надеюсь, мои коллеги не сильно вас утомили? — голос Лирицкого бодр и весел, но сквозь круглогодичную праздничную мишуру всё равно пробивается серая и скучная основа, которую он так упорно пытается приукрасить.

Пока я покорно выслушиваю его приторно-заботливые вопросы, Зайцев, быстро и верно истолковав моё появление на кухне с прижатым к уху телефоном и чётко произнесённое «Я слушаю вас, Илья Сергеевич», успевает вернуться от бабушки и плотно закрывает за собой дверь, не дожидаясь, пока она убавит на минимум звуки очередной телепрограммы.

— Спасибо, всё хорошо, — отвечаю отрепетированную годами фразу, а сама наблюдаю за хмурым и напряжённым Кириллом, со взрывоопасной смесью злости и сожаления отмечая синяки у него под глазами, ставшие слишком яркими за последние несколько дней.

Я и сама сейчас больше похожа на привидение: бледная и потерянная, с непривычно отражающимися на лице эмоциями, заменившими родную и близкую угрюмость, с которой я свыклась и срослась за многие годы.

Пожалуй, даже отходя после операции я выглядела не настолько жалкой и беззащитной.