— Что ты хотела забыть, Маша? — вопрос нагоняет меня в полудрёме, решительно хватает за плечи и встряхивает, вмиг срывает с тела мягкую защитную оболочку, в которой так хотелось спрятаться от всех кошмаров прошлого.

Кто тебя за язык тянул, дура?

Плед вдруг становится неприятно колючим, царапает кожу, пока я старательно заворачиваюсь в него ещё сильнее, спасаясь от пробежавшегося по спине и рукам холодка. Бросаю быстрый взгляд на панель с климат-контролем, чтобы к собственной досаде убедиться, что там-то ничего не поменялось.

Мне не стыдно рассказывать о том, что произошло. Нет, не стыдно, но… После того, как я озвучу нелицеприятную правду, как же смогу уверенно делать вид, что не нуждалась в нём всё это время? Как буду прикидываться, что могу контролировать хоть что-то в своей жизни, если на самом деле всегда поддавалась обстоятельствам, прогибалась, охотно вставала на колени перед судьбой и даже не пыталась сопротивляться, бороться за своё счастье?

Ничтожная. Жалкая. Слабая.

Такая же шлюха, как моя сестра. Она хоть искала деньги и удовольствие, а я продавалась за возможность зарыть голову в песок и сохранить свою фальшивую независимость.

— Я сама пришла к Паше. Предложила… себя. Мне тогда только исполнилось шестнадцать, и я была очень зла на всех. На тебя, на Ксюшу, на себя. Особенно сильно на себя. И мне захотелось мести, захотелось как следует наказать саму себя за то, что не могла просто оставить, смириться, простить, забыть… Наказала, — я пытаюсь усмехнуться, но парализованное тело отказывается слушаться, шевелить онемевшими, закостеневшими мышцами.

Перед глазами так и висит потолок, чуть желтоватый от времени и издевательски-яркого дневного света за окном. Испещрённый сетью тончайших серых трещин на старой известке. Со светлыми маленькими пятнышками-брызгами от шампанского, оставшимися с тех времён, когда там теряла девственность моя сестра.

Я смотрела на этот потолок. Всё время смотрела только на него, стараясь отвлечься и не думать больше ни о чём.

— Сама виновата. Знала, что он отыграется на мне. Он и отыгрался, — моргаю, пытаясь избавиться от этого видения, но белый пух облаков за окном так и рассекают тёмные трещины, а красный свет светофора расползается под каплями дождя на стекле и превращается в пятна крови. — Очень медленно и очень жестко. Почти два часа крайне извращённой пытки. А хуже всего, что потом ему стало стыдно. Жалко меня. И показалось, что лучший способ как-то это компенсировать — завести со мной отношения.

К счастью, Кирилл молчит, никак не комментируя это и не задавая больше вопросов, и даёт мне отличную возможность не смотреть на него. Не видеть осуждения, не видеть отвратительной, унизительной жалости, не видеть недоумения поступком, слишком сильно выбивающимся из попыток закомплексованной девочки быть исключительно правильной во всём.