А подкравшийся злодей-апрель изводил паническими атаками, которые уже не получалось спрятать — наплевав на все свои принципы, я согласилась работать у Кирилла в компании, и поэтому всегда была как на ладони. С отсутствием нормального аппетита, с заторможенностью и беспричинной злостью, с огромными синяками под глазами, которые всё чаще бывали красными вовсе не от необходимости дни напролёт проводить перед монитором.

Мне казалось, что я загибаюсь. И чем усерднее он пытался заботиться обо мне, чем чаще держал за руку и целовал подолгу перед сном, чем яростнее, быстрее и ожесточенней трахал — тем сильнее мне и правда хотелось загнуться.

Всё рушилось. Все мои ложные надежды.

В тот раз я пошла в клинику одна. Оставался месяц до отмеренного нам врачами года, и мне нужно было понимать, что делать дальше. Имело ли вообще смысл что-либо делать?

«И пусть они тикают для кого-нибудь другого,» — гласили разбросанные повсюду рекламные брошюры с часами, одну из которых я крутила в руках, пока не порезала палец и не изорвала листок почти в клочья за каких-то полчаса ожидания своей очереди.

Если бы только у меня что-то тикало. Но нет: мои часы и вовсе остановились.

— Хорошо, что вы всё же пришли, — заверила меня доктор, бегло просматривая результаты всех проведённых исследований, ничуть не отличавшихся от месяца к месяцу. — Потому что последний разговор с вашим мужем оставил у меня впечатление, что вы решили отказаться от попыток лечения.

— С моим мужем? — переспросила я, так и не успев, — или осознанно не желая, — привыкнуть к тому, кем теперь был для меня Кирилл.

— Да, он приходил пару недель назад и подробно расспрашивал про всю схему лечения, побочные действия и возможные осложнения. Но вы же понимаете, здесь всё сугубо индивидуально…

Меня оглушило количеством новой информации: схемы, препараты, дозы. И я согласилась на всё, без промедления подписавшись на роль подопытного кролика. Только попросила отложить начало лечения на некоторое время.

Наверное, ощущала потребность наконец разобраться в собственных чувствах. В наших отношениях, окончательно зашедших в тупик и медленно подыхающих там, в бессмысленных попытках пробить кирпичную стену непонимания, вместо того, чтобы выйти обратно, на прямую дорогу в будущее.

То место, что мне хотелось называть своим домом даже в те два года питерской ссылки, встретило меня холодом и отрешённостью. Его квартира перестала быть надёжным убежищем, спасительным гротом, где удавалось спрятаться и переждать любую бурю. Она превратилась в склеп, пугающий и мрачный, отталкивающий и чужой.