А выходило, что пока я сжирала себя за совершённые ошибки и заранее оплакивала свою влюблённость, он, видите ли, с горя бухал с другом!

— Придурок, — обиженно буркнула я, отвесив ему шуточный подзатыльник и тут же скрестила руки на груди. — Кто бы подумал, что ты можешь быть настолько самокритичен.

— О, ну я вообще-то полон сюрпризов и неожиданностей.

— Например, ты не толстеешь с таким вот питанием, — мой взгляд невольно упал в миску, за это время успевшую опустеть уже наполовину, а потом поднялся обратно к лицу Максима, становившегося всё более расслабленным и довольным по мере поглощения убойной дозы углеводов.

— Я просто бегаю.

— Бегаешь?

— Ну, последние два месяца я бегал за тобой, но это оказалось даже тяжелее, чем по десять километров по утрам, — ехидно отозвался он и широко улыбнулся, когда мои щёки порозовели, а взгляд смущённо опустился на колени. Мне не хотелось даже задумываться о том, как вышло столь долго не замечать очевидного. Хотя, не настолько уж очевидного: было бы странно принимать его повышенное внимание ко мне за что-то большее, чем очередную попытку задеть, ведь мы так яростно враждовали друг с другом. Да, конечно, я знала, что мальчики любят дёргать понравившихся девочек за косички, но не называть же их идиотками и доводить до слёз, и не получать за это случайно разбитый нос.

Два месяца! Это же как раз с самого Хэллоуина. А я ещё, идиотка, крутила пальцем у виска, когда Наташа отпускала шуточки о том, что Иванов меня в коридорах караулит, и не обращала внимания, когда Марго осторожно спрашивала, как там у нас с ним дела, отмахивалась и огрызалась «всё ещё бесим друг друга». Даже они увидели и всё поняли, а я… нет, ну правда идиотка. Тут с сентябрьским Максимом действительно не поспоришь.

— Почему ты сразу не рассказал мне про брата? — решилась спросить я, пристально вглядываясь в то, как тут же поменялось его лицо: только недавно появившаяся расслабленность вновь уступила место тоске, серой тенью опустившейся на него.

— Потому что мне было стыдно, — ему приходилось выталкивать из себя слова, бьющие по слуху маленькими камушками и приносящие с собой боль. — Мы почти полгода вообще с Артёмом не разговаривали, а потом где-то в Алжирской деревне у него воспалился аппендицит, и он чуть не умер, пока его довезли до больницы, и на фоне этого, конечно, нам с Никитой уже стало глубоко посрать, с кем он там спит. Если бы не огромный шрам, оставшийся от операции, я бы, кстати, был уверен, что Тёма всё это придумал или подстроил, с него станется. И вот тогда я как-то с этим смирился, но принять… не могу. Всё равно не могу.