Я опять совершенно и ни черта не успеваю. Слишком мало времени после пробуждения, слишком мало собственного восприятия и понимания происходящим, ничтожно мало осмысленных чувств и взвешенных воспоминаний. Ты заставляешь меня реагировать на чистых и голых инстинктах, не позволив проанализировать и понять, что же я к тебе должна испытывать после произошедшего, не дав определиться с моими эмоциями и желаниями к тебе с помощью пережитых моментов последних событий. Ты отобрал у меня даже это — право на выбор моего отношения к тебе и ко всему, что ты со мной делал.

— Ты слишком напряжена… — какое тонкое замечание, господин Мэндэлл-младший. Такие вещи должны быть для вас более чем очевидны.

А чего ты еще ждал, глядя на меня сверху вниз со своей безупречной маской-ликом бессмертного божества, сканируя мое лицо и широко распахнутые глазки острейшими лезвиями своего бесчувственного взгляда и… протягивая руку к моему подбородку? Что у меня перехватит дыхание совершенно от иного предчувствия? Что тепло твоих сильных, мягких и неожиданно нежных пальцев заставит мое тело трепетать порывом раболепного восхищения, а не ударит по рецепторам кожи и костным нервам шокирующим разрядом вымораживающего страха и… невыносимой резью болезненного возбуждения?

Ты приподнял мне голову легким нажимом указательного пальца под подбородком, а я непроизвольно сжала бедра, выдавая себя раньше, чем смогу это понять в ближайшие секунды. Сильный удар, если не глубокий ожег, прошелся нестерпимой вспышкой по поверхности половых губ, воспаленным складкам вульвы и буквально вогнал свои раскаленные клинки в стенки растертого влагалища. Я неосознанно поморщилась, проклиная себя мысленно на чем свет стоит за собственный идиотизм… за убивающую слабость и немощь, которая усиливалась и практически сдирала с меня кожу, стоило тебе появиться рядом, посмотреть в меня, коснуться тела и свежих рубцов на моем сердце, сделанных твоим скальпелем твоими пальцами и сшитых без анестезии твоими нитями. Просто взглянуть в твое бесчувственное лицо и понять, что я больше не сплю, что это на самом деле ты, и ты здесь не для того, чтобы извиняться за вчерашнее и давать мне клятвенных обещаний, что такого больше никогда не повториться… что это был первый и последний раз.

— Так прямо сильно больно? — боже, я вообще не могу понять, почему ты об этом спрашиваешь, если прекрасно все видишь сам. Для чего? На твоем лице и в отмороженных глазах ни единого следа сочувствия или сожаления. На нем абсолютно ни черта не отражается. Ты просто констатируешь факт и… любуешься делом собственных рук, метками и росписью, оставленными твоими пальцами и даже зубами. С видом невозмутимого патологоанатома разжимаешь второй рукой мои кулачки на покрывале, отбирая его край и откидывая плотную ткань в сторону. Только лишь успеваю снова вздрогнуть (или скорее дернуться) и неосознанно, еще сильнее сжать бедра.