Он снова обласкал мое обескровленное лицо любующимся взглядом искушенного эстета с легкой улыбкой на таких близких от меня губах. И опять у меня все внутри перевернулось, как от мощной тряски в центрифуге, ударив со всей дури в голову и едва не лишая последних сил со здравым сознанием.

— Нет, милая. Я ничего делать не собираюсь и особенно здесь. Я уже сказал. Это сделаешь ты. Придешь ко мне сама. Добровольно. По собственному решению… Станцуешь мне приватный танец, отсосешь… А там на месте я и погляжу, трахать ли тебя по всем законам классики жанра или же ограничиться уже достигнутым. Мало ли. Вдруг мне не понравится.

— Да ты просто… больной ублюдок.

— А это уже плевок в моего папеньку. Не думаю, что ему такое понравится.

— Пожалуйста… уйди. Оставь меня уже в покое, — кажется, я уже не понимала и не слышала, что говорила. Вернее, цедила сквозь стиснутые зубы, пока сходила то ли медленно, то ли слишком быстро с ума. Потому что невозможно оставаться при здравом рассудке, когда чужая близость стискивала тебя в своими змеиными кольцами все сильнее и болезненней. Когда чужие руки удерживали тебя едва живую в этом мире, и ты прекрасно понимала, что, потеряй невыносимое ощущение их прикосновений, запросто потеряешь и собственную жизнь.

— Конечно, милая. Я уйду. И дам тебе время на отдышаться и привести себя в порядок. Поскольку мне нужна настоящая профессионалка, истинный спец своего дела. Так что, можешь уже начинать тренироваться и готовиться к нашей скорой встрече прямо с этого дня и с этой минуты. Сколько тебе нужно, чтобы очухаться окончательно? Два дня, три? Неделю? Учти. Неделя — максимум. Главное, чтобы не попало на месячные. На дольше моего терпения точно не хватит.

Естественно, я ничего не смогла ему ответить. Он ведь не просто надо мной издевался, а говорил все всерьез, разве что в неприятной для меня форме. В прочем, смысл его слов так же не отличался врожденным благородством.

— Так что… будь хорошей девочкой и не вздумай геройствовать. Помни, кто ты в этой ситуации и не забывай, кто я. Жди моего звонка. Я тебе обязательно скоро позвоню.

Лучше бы он этого не делал — не приподнимал голову и не целовал меня в лоб. Он не имел для данного действа никаких прав. Ни этических, ни человеческих. Это не его территория и никогда ею не станет…

Тогда почему меня ТАК на него ведет? Почему от прикосновений его таких непохожих, как у Глеба, губ меня тянет раствориться в этом нежнейшем ощущении, как в солнечном бризе, ласкающим кожу и волосы сладчайшей из сладчайших нег? Почему мое тело гонит от себя понимание того факта, что он делает все это со мной против моей воли? И как мне объяснить самой себе, что во всем этом нет ничего нормального, что я не должна его ТАК чувствовать и ТАК хотеть? Он ведь только что меня изнасиловал, и назвать это насилие просто психическим или эмоциональным не поворачивался язык. Ибо мое тело испытывало самую настоящую ломку, как от только что пережитых физических пыток. Даже халат ничем не спасал. Я чувствовала себя голой буквально, еще и с содранной до мяса кожей. Возможно поэтому и не сумела сдержаться, интуитивно обхватив себя за плечи руками, как только Кирилл отнял от меня свои ласковые ладони. После чего сделал несколько шагов к выходу, окончательно отворачиваясь, и, с чувством выполненного долга, ускорившись в сторону центрального коридора квартиры.