— Мы, социальные изгои, не можем быть слишком разборчивыми в эти дни, — шутит он, опуская сумку.

У меня на кончике языка вертится извинение — моя рефлекторная реакция доброго и заботливого человека, но я останавливаю себя, потому что мне не жаль.

Он не заслуживал того положения, которое занимал, когда злоупотреблял им, и пришло время это изменить.

— И как ты сейчас поживаешь? — спрашиваю я, искренне любопытствуя и желая знать, как кто-то движется дальше, проведя три года своей жизни в одной команде.

— Чертовски скучно.

— А как Джонсон?

— Он уехал. Вернулся домой, перевелся в общественный колледж.

— Почему?

— Он был здесь на частичную спортивную стипендию, а обучение за пределами штата чертовски дорого, поэтому, когда его отстранили, родители заставили его переехать домой. — Рекс пожимает плечами.

— Понятно. Это имеет смысл.

— Ты холодна, как лед, понимаешь это?

— Я? С чего это?

— Большинство девушек смутились бы, сидя со мной, и уж точно не захотели бы об этом говорить. Ты унизила меня.

— Ты сам напросился.

— Ты права.

Я смотрю на него.

— Этим летом у тебя был момент прихода к Иисусу?

— Что-то вроде того. — Рекс смеется, вытягивая ноги перед собой, ссутулившись над столом.

Я смотрю на его джинсы и поднимаю брови.

— Больше никаких хаки?