Я не могу описать, как изменилось выражение его лица — не смогла бы, даже если бы попыталась — и хочу умолять его простить меня за то, что отослала его, когда он просто пытается защитить меня от самой себя, от боли, когда это очевидно неизбежно.

Боль и опустошение. Любовь и преданность.

Вот что я вижу в полуприкрытых глазах Гандерсона, когда он, размышляя, смотрит на меня.

— Ладно. — Он поджимает губы, наклоняется и целует меня в щеку, говоря мне на ухо. — Напиши, если хочешь, чтобы я вернулся.

— Обязательно.

— Спокойной ночи, Анабелль. — Рекс выдергивает из кармана вязаную шапочку и надевает ее на голову. Рычит на Эллиота, ударяя его по широкому плечу, когда проходит мимо, спускаясь на тротуар. — Два очка, засранец.

Я смущенно машу ему рукой.

— Пока.

Он идет назад по тротуару, лицом к дому, зовет меня на холоде.

— Я вернусь через две недели. Напишу тебе, пока меня не будет.

Очередной взмах рукой.

— Езжай осторожно.

Холодно, и наше теплое дыхание смешивается с холодным воздухом, наполненным напряжением. Я не могу остановить грудь, которая поднимается и опускается, тяжело дыша от шока, увидев Эллиота на бетонных ступенях дома.

Отвожу взгляд от дороги, от задних фар удаляющегося автомобиля Рекса Гандерсона к Эллиоту, боясь того, что увижу там.

— Я знаю, что спрашивать не мое дело, но что, черт возьми, это было?

Он прав, это действительно не его дело. Не теперь, не после того, как он уехал без каких-либо заявлений или обязательств по отношению ко мне.

— Это был Рекс. — Я намеренно говорю глупости.

— Очевидно, — Эллиот делает паузу, в его голосе слышится раздражение. — Что он здесь делал?

— Мы просто друзья.

— Просто друзья. Думаешь, я куплюсь на это дерьмо?