Я люблю море другое – не летнее, а холодное, отчаянно бьющееся в тех берегах, которые ему скупо отвела природа, и которые для его стихийной натуры бывают столь тесны! Оттого иной раз оно неистово рвется наружу и ломится, и всё крушит, и размывает. А потом – дай ему лишь время – смиряется со своей судьбой и плещется уже вяло, даже бессильно, словно, ластится и извиняется за проявленную ненароком несдержанность.

Я люблю море сильное, море страшное, море свирепое. Не зовущее искупаться или позагорать, а такое, как было при нас с тобой! Море живое и бурное, не на шутку распоясавшееся и угрожающее гибелью любому, кто рискнет ему противостоять.

Я люблю поздней осенью ходить по песку, скрипящему ракушками, ещё не до предела измельченными. Люблю подставляться порывам студеного и влажного ветра, пока совсем от него не продрогну. Люблю касаться ладонями соленой волны, когда она выдыхается и, смочив мои ладони, шурша отступает, смешиваясь с теми массами зеленой пучины, которые и выдавили ее для захвата берега, не наделив для того достаточной мощью.

Я люблю растянувшийся на километры морской берег, когда вокруг почти никого. Когда никто и никому не в тягость.

В такое время абсолютное спокойствие и неосознанная радость охватывают мою душу. И даже предельная открытость и незащищенность широченного морского пространства, отчего-то пугающего многих, привыкших к тесному и назойливому городскому мирку, меня не беспокоит. Точно так случается даже в открытом море, с его уходящим в бесконечность горизонтом. Так бывает и на длинной и широкой полосе оставленного всеми берега. Моя усталая душа, переполненная воспоминаниями, которые еще недавно были невыносимыми, но теперь слегка затуманились, здесь отдыхала всегда.

Отдыхает она и теперь! Потому-то я не стремлюсь в Одессу летом. В это время у моря бурлит неугомонный человеческий муравейник. А в нём разомлевшие от жгучего солнца пляжники, уплотненные естественной стеснённостью пространства, лежат слоями и создают непривлекательную для меня атмосферу.

Впрочем, что же я всё о ней, о своей Одессе? Я ведь в Батуми. Опять в Батуми. Именно с тех-то пор, с наших пор, меня сюда и тянет. Тянет на этот берег. И иногда тяготение становится настолько сильным, что, кажется, не приехал бы я сразу сюда, бросив всё и вся, то уже не смог бы избавиться от ощущения, будто изменяю тебе, изменяю и себе, не выполняя данную когда-то клятву.

Помнишь, Светланка, под конец октября мы оказались в субтропическом батумском рае с его диковинными для нас пальмами. То ли погода тогда чересчур капризничала, то ли поздне-осенний календарь распугал даже заядлых курортников, но мы бродили по безлюдному, сколько видит глаз, прибрежному песку, резво отскакивая от пузырящихся и шуршащих волн, и почти всё время молчали.