Светлый фон

И это уже давно назревало.

– Ты не можешь… ты не знаешь… л-люди узнают…

– Узнают? – С презрительной усмешкой я закончил за него фразу, вздернув его подбородок и заставляя выдержать мой пристальный взгляд. – Вообще без шансов, если учесть, что в настоящее время ты находишься на грани самоубийства.

– Но я не…

Схватив его за светлые волосы, которые он дорого подстриг и подкрасил, чтобы скрыть седину, я потащил мерзавца к обеденному столу и усадил на стул. Его щеки и лоб стали ярко-красными. Я сорвал блокнот со списком покупок и ручку с холодильника, положил их на стол и уселся напротив него. Кинжал сына будто раскаленным железом прожигал мою руку.

– Начинай писать.

Десять минут спустя его предсмертное письмо лежало передо мной. Написано оно было от руки, поэтому никто не смог бы придраться – все законно. И у него появилась отличная причина, чтобы сотрудничать со мной: я предоставил ему право выбора, а он не мог отказаться.

– Напиши письмо, проглоти таблетки и уйди спокойно. Не пиши письмо, и я перережу тебе вены в твоей собственной ванне и буду смотреть, как ты истекаешь кровью. В любом случае ты умрешь еще до обеда, и это будет выглядеть как самоубийство. Какой путь ты выберешь: отвратительный и неаккуратный или мирный? Решать тебе.

Напиши письмо, проглоти таблетки и уйди спокойно. Не пиши письмо, и я перережу тебе вены в твоей собственной ванне и буду смотреть, как ты истекаешь кровью. В любом случае ты умрешь еще до обеда, и это будет выглядеть как самоубийство. Какой путь ты выберешь: отвратительный и неаккуратный или мирный? Решать тебе

Он выбрал таблетки.

Закончив писать, Гарри оторвал взгляд от блокнота и выжидающе посмотрел на меня. Его глаза стали красными, пустыми, бездушными. Не хотелось думать о том, что они видели, когда этот подонок оставался наедине с моим сыном. Не хотелось сейчас думать о многих вещах. Моей жене – моей прекрасной жене, которую я любил больше самой жизни и которая придавала смысл моему существованию, – понравились работы Гарри, и я впустил его в свою жизнь. В свой дом.

Если она когда-нибудь узнает, то сама убьет его. А затем бросится с крыши. Я знал Эмилию ЛеБлан-Спенсер лучше, чем она сама себя знала.

Существовал только один человек, которого она любила больше, чем меня.

Наш сын.

Наш сын.

– Аптечка? – Я приподнял бровь. Громкие речи были не для меня. Я хотел поскорее покончить с этим. Послышались звуки паркующегося у дома грузовика, а следом чьи-то шаги, и я понял, что это стекольщик, который пришел починить окно. Нам пришлось быстро ускользнуть с первого этажа. К счастью, Фэрхерст слишком погрузился в собственные мысли и не заметил, что потенциальная помощь оказалась на расстоянии вытянутой руки.