Глава 29
Трент
Скажи я, что не хотел видеть Вал, это стало бы преуменьшением чертова десятилетия.
Беда в том, что у меня не было никакого выбора.
Я приехал домой в шесть вечера с твердым намерением переодеться в спортивную форму, спуститься в зал и выпустить пар после того, как Эди отправилась в кабинет к своему отцу с флешкой, полной компромата, но возле двери меня ждал сюрприз.
Чертова Валенсиана Васкез стояла, прислонившись к стене, как сущая секс-бомба на красных шпильках, но, конечно, мне от этого было ни жарко ни холодно.
– Трент, – эта окутанная ядом сирена захлопала ресницами. – Давненько мы не виделись.
Я прошел мимо нее и вставил ключ в замочную скважину.
– А я и не жаловался. – Челюсти напряглись. – Чем обязан этому удовольствию?
Она прижалась к стене, видимо, ошеломленная моей посредственной реакцией. Если она ждала слез, криков и холмарковских открыток «Мы тебя ждали», то она глубоко заблуждалась. Луна – моя. И мне ее любить, растить и решать ее проблемы. Вал представляла для меня сложность, которую я намеревался устранить, подавить в зародыше быстрее, чем она успеет произнести имя чертова Джека Робинсона[33].
– Я приехала ради своей дочери, конечно же, – фыркнула она и, плавно двинувшись ко мне, протиснулась в открытую дверь.
– И какого хрена ты делаешь? – спросил я, когда ее плечо оказалось в дверном проеме.
Я телом перегородил ей путь, развернувшись, чтобы она точно не смогла проскользнуть меж моих рук. Она потрясенно заморгала от моего стального голоса.
Когда Валенсиана узнала, что беременна Луной, она потребовала у меня пятьсот тысяч, чтобы прервать беременность. Даже немного забавно, она считала, будто могла шантажировать меня. В ответ на это я сказал ей:
Поэтому она родила Луну. Потом оставила нас.
А теперь вернулась.
Если она думала, что могла сделать это безо всяких объяснений и не заявив о своих намерениях, то ее ждал неприятный сюрприз.
– Пытаюсь войти, чтобы мы могли поговорить, – она топнула каблуком.
– Луна в любую минуту вернется с урока танцев. Нельзя, чтобы она тебя видела. – Каждое мое слово сочилось льдом, потому я не удивился, когда она содрогнулась.