Я ведь считал себя должным матери. Должным за жизнь. Она не только меня родила, но и снова спасла тогда, в бассейне.

«Жизнь — слишком ценный дар, чтобы за него платить, сын, — нахмурился тогда отец. — Это невозможно. Потому и называется так: дар. Поверь, мы с мамой рожали тебя не для того, чтобы ты чувствовал себя должным. Быть счастливым и передать этот дар дальше, уже своим детям, — это да».

Я смотрю на сына и только теперь в полной мере понимаю, что имел в виду отец. Хотел бы я, чтобы Никита считал себя должным за жизнь? Да ни за что на свете!

И я обязательно дам ему это понять и словами, и делом.

— Назар, ты в нем дыру проделаешь, — ворчит Марина. — Еще насмотришься и надержишься. Теперь моя очередь.

Я нехотя отрываю взгляд от сына и передаю ей конверт, забирая шары.

Алиса обеспокоенно смотрит на наши телодвижения и немного подается вперед, тянет свободную руку, как будто страхуя меня и Марину.

— Ты чего? — недоумеваю я. — Все под контролем, я его не уроню, не бойся.

Она вздыхает и слабо улыбается, кивает.

Похоже, у всех мамочек с рождением ребенка включается режим наседки.

Помню, как резко обострился слух и чувствительность у матери, когда родилась София. Она же реагировала на каждый шорох и слышала дочь чуть ли не за километр. Я удивлялся: как так? Теперь понимаю.

Марина осторожно заглядывает в конверт и улыбается.

— Мой шладенький, — растроганно шепчет она.

Ее глаза наливаются слезами, она всхлипывает.

— Ты чего? — гладит ее по плечу Алиса.

— Он такой краси-и-ивый! Такой… такой…

И я с ней полностью согласен. Не хватит всех слов мира, чтобы описать, какой чудный у нас с Алисой вышел сын.

Перевожу взгляд на фотографа, и тот кивает. Мол, все отснял. Я специально попросил его делать естественные снимки, без построений в ряд.

— Ну что, пора домой? — говорю я, когда замечаю, что уже и у Алисы глаза на мокром месте.

Того и гляди, мои дамы вот-вот зальют счастливыми слезами порог роддома.