Лахлан повел бровью.

– Мне казалось, тебе нравится.

Белла покраснела, вспомнив обстоятельства, при которых сказала ему, как ей нравится его борода, и игриво толкнула мужа в бок.

– Ты неисправим.

Он повернул ее лицом к себе и поцеловал.

– А ты прекрасна.

Она таяла в его объятиях, обвив руками шею и наслаждаясь неторопливыми, чувственными движениями его языка.

– О черт, они опять!

Белла послала Лахлану укоризненный взгляд, который стал еще суровее, когда она увидела, что муж изо всех сил старается не рассмеяться.

– Мне казалось, вы оба собирались больше не выражаться.

Лахлан озорно улыбнулся:

– Что касается меня, то я стараюсь.

Белла обернулась, уперев руки в бока, чтобы сделать выговор пятилетнему нарушителю спокойствия, который не только выглядел, но и выражался как его отец.

– Эрик, о чем мы говорили?

Темноволосый и зеленоглазый проказник встретил ее ослепительной улыбкой.

– Боже, мама, какая ты сегодня красивая!

Помоги ей Господь!

Белла услышала, как смеется Лахлан, и бросила ему предостерегающий взгляд.

– Не надо на меня смотреть, – возразил он. – Это ты хотела назвать его в честь Ястреба.

Эрик Макруайри, хоть выглядел и выражался как отец, склонность к проказам и неотразимое обаяние явно взял у своего тезки. На этого малыша было невозможно сердиться. Он справлялся с матерью одним пальцем – вернее, рукоятью одного из своих маленьких деревянных мечей, которых было два, и, как на отцовских, на каждом был выгравирован латинский девиз: «Usque ad finem» – «До самого конца». И в этом тоже он был отцовским повторением.