Он садится, толкает меня на спину и седлает мое тело. Затем Кейдж вперивается в мое лицо взглядом и начинает кричать.

— Ты - лучшее, что когда-либо случалось со мной. Самое лучшее, а также самое худшее, черт возьми, из-за того, кто я такой, и чем я занимаюсь, и всего дерьма, которое с этим связано. У меня никогда не будет белого штакетника, Натали. Я никогда не смогу позавтракать в воскресенье с друзьями, или на День благодарения с родственниками, или устроить пикник в парке, или чего-то такого, что делают нормальные люди, потому что я никогда не буду нормальным… Моя жизнь не принадлежит мне, понимаешь? Я дал клятву. Я дал клятву и скрепил ее кровью. Братва - моя семья. Братва - это моя жизнь. И выхода из этого нет. Кровь входит, но не выходит. Никогда. — Его голос срывается. — Даже ради любви.

Мое сердце бешено колотится, все мое тело дрожит, я смотрю на красивое лицо Кейджа, в его глаза, полные страдания, боли и тьмы, и понимаю, что он мне говорит.

Мы обречены.

Полагаю, я уже знала это. То, что есть сейчас между нами, не будет длиться вечно. Отбрасывая в сторону логистический аспект тех попыток поддерживать отношения, живя в трех тысячах миль друг от друга, такая необузданная страсть, как наша, не является чем-то стабильным.

Чем жарче что-то горит, тем быстрее это вспыхнет и прогорит.

Прибавьте мафию как вишенку на вашем гребаном торте-мороженом, и уже на этапе создания отношений вы рискуете закончить трагедией.

Так что еще нового? Не похоже, чтобы моя жизнь до сих пор была романтической комедией.

Я поднимаю руку и обхватываю лицо Кейджа ладонями, впечатывая пальцы в его подбородок грубый и упругий под моими пальцами.

— Я тебя слышу. Но ты кое-что забываешь. — Кейдж ждет, напряженно буравя меня немигающим взглядом. Я шепчу: — Я пойду на это или умру. Все или ничего. Не имеет значения, где мы живем и как далеко друг от друга. Я твоя. Ты раздаешь свои клятвы кровью, но я даю их своим сердцем. А теперь мое сердце принадлежит тебе. Мне не нужен штакетник или пикники в парке. Мне нужно только то, что ты мне даешь. И это самое прекрасное, что я когда-либо знала.

Через мгновение Кейдж грубо говорит:

— Что же это?

— Ты.

Кейдж прикрывает глаза. Сглатывает и облизывает губы. Затем он перекатывается на спину, переворачивает меня, потянув на себя, и тяжело выдыхает, глядя в потолок, когда обнимает мою голову одной рукой и крепко прижимает меня к своей груди.

Мы засыпаем вот так, наши сердца бьются в такт в темноте, все наши проблемы и внешний мир, которые только и ждут подходящего момента, чтобы разлучить нас, сдерживаются на некоторое время, пока мы спим, запутавшись в объятиях друг друга, грезя о месте, где мы могли бы быть вместе, не прячась.