Розалина собралась сказать: «Нет, все в порядке, не нужно», но он сам предложил, и выбор стоял между тем, чтобы отнять двадцать минут у Гарри или два часа у Корделии.

– На самом деле ты бы очень меня выручил.

– Отлично, приятель. Сюда.

И вот, едва отойдя от автостоянки, Розалина неловко набирала одной рукой сообщение маме, пока шла за Гарри к фургону «Добсон и сын». Он открыл для нее пассажирскую дверь, и она забралась внутрь. Через несколько секунд он присоединился к ней, а еще через несколько секунд они уже ехали по дороге.

Было что-то неожиданно интимное в том, чтобы разделять с ним его пространство, особенно когда само пространство было небольшим, и она прекрасно осознавала, как близко они находятся. Мягкие завитки волос на его предплечьях. Четко очерченная линия челюсти с тенью свежей щетины. Глубоко посаженные глаза и длинные темные ресницы, более заметные в профиль.

– Гарри? – спросила она.

– Да?

– А почему… почему тебе нравится печь?

Он вздохнул как тот самый техник, который сказал: «Я не знаю, что с вашим котлом».

– Это расслабляет. Приятно заниматься делом, в котором ты разбираешься. И все знают, что если тебя побеспокоят, пока ты печешь пирожные, то пирожных не будет. Поэтому выпечка помогает, если нужно успокоиться и все такое.

– Амели этот урок не усвоила.

– Ну, с детьми всегда все иначе, так ведь? Через две секунды после того, как Руби с Эмбер заходят на кухню – это дети Сэм, кстати, – ты понимаешь, что ничего не приготовишь. Но дело ведь не в этом, да? Это же, ну, семья и все такое.

Она кивнула.

– Наверно.

– А с чего вдруг такой вопрос?

– Не знаю. Я… я вложила столько сил и порой задаюсь вопросом, не трачу ли время зря.

– Почему, потому что твой папа – кардиолог, а ты – нет?

Вот поэтому с Гарри было трудно. По нему не скажешь, что он проницательный. Но у него получалось… понимать ее?

– А мама – онколог.

Он задумался над этим.