Несколько секунд продюсер молчит. Затем он соскальзывает со своего стола и садится на стул рядом со мной.

– Черт возьми, Гаррет. Я не знаю, что сказать. Это…

Я не отвечаю. Мне не нужна его симпатия или жалость, только его понимание.

Но, конечно, я бы не сидел с кем-то из индустрии развлечений без того, чтобы они не попытались раскрутить это для собственной выгоды.

– Ты хочешь рассказать об этом в интервью? Забудь о том, что мы уже сняли. Это отброшено. Считай, уже в мусоре. – Коллинз склоняет голову. – Но если ты этого хочешь…

Я хрипло смеюсь.

– Хочу ли я рассказать миру непристойные подробности физического насилия в моем детстве? – Мне тошно даже думать об этом. Но я понимаю Коллинза.

Да, он определенно пытается обернуть это себе на пользу, но предложение может быть не вполне эгоистичным, поскольку он смягчает тон и говорит:

– У меня был похожий опыт в детстве. Только это был не отец. – Он смотрит мне в глаза. – Моя мать. Она была не хорошей леди, позволь мне сказать. Но хочешь знать, что самое безумное? Каждый раз, как один из моих учителей звонил в социальную службу и они посылали кого-то ко мне домой для расследования, я лгал. Я прикрывал свою мать, поскольку мне было слишком стыдно признаться, что она причиняла мне боль.

Я выдыхаю.

– Проклятье.

– Да. – Коллинз потирает подбородок. – Как бы там ни было. Сегодня, если бы у меня была возможность, я думаю, я бы сказал что-нибудь. Но у меня нет платформы, и всем плевать на то, кто я. Ты, с другой стороны… – Он пожимает плечами. – У тебя есть имя и платформа. Ты можешь взять этот дерьмовый кусок своего прошлого и попытаться выжать из этого хорошее.

Эти слова заставляют меня задуматься. Я защищал честь Фила Грэхема так долго, но какого черта я должен продолжать делать это? Почему я так боюсь того, что подумает об этом мир?

И как это характеризует меня как отца, если я продолжу закапывать нечто подобное? Что, если я не подам пример своему сыну, а потом однажды кто-нибудь причинит ему боль, и ему будет слишком стыдно сказать мне об этом? В мире есть дети и взрослые, которые все еще живут со шрамами. Если я смогу помочь некоторым из них преодолеть свои страхи, тогда да, я могу принести эту жертву и потерпеть пару часов перед камерой, вскрывая раны.

– Да. – Я облизываю внезапно пересохшие губы. – Давай сделаем это.

– Ты уверен? – говорит Коллинз, и в его глазах виден проблеск восхищения.

Я киваю.

– Позвони Лэндону. Согласуйте день и время.

Да поможет мне Бог, но пришло время официально разорвать связь между мной и прошлым.

Позже, дома, когда я сообщаю новость Ханне, она, вероятно, больше удивлена моим решением, чем я сам.