Мне становится стыдно за то, о чем я думала раньше, – что не родная и просто замена, мне стыдно за то, что я забыла, как мама меня любила. Мы долго сидим вместе – сначала плачем, потом успокаиваем друг друга, просим прощения. Это странно, но боль утекает вместе со слезами, и мы становимся чище и светлее, будто бы озаренные солнцем.

С плеч мамы упал большой груз, а я смогла принять правду.

– Если хочешь, возьми свои старые фамилию и имя, – говорит мама.

– Власова Лилия Сергеевна, – медленно произношу я несколько раз, снова и снова пробуя эти слова на вкус. Во мне ничего не откликается, и воспоминания не возвращаются. – Нет, я хочу остаться той, кто я есть сейчас, мам.

Ланская Ангелина Станиславовна. Это я.

Поздно ночью мы ложимся спать на одну кровать, чтобы было не страшно, совсем как в детстве.

– А ее я называла Бабочкой, – тихо говорит мама и укрывает меня одеялом.

Я засыпаю под утро – лежу на боку, подложив под голову ладони, и думаю обо всем, что с нами произошло. И о Матвее. Не знаю, что будет, если с ним что-то случится.

Сплю я несколько часов, хотя мне ничего не снится. Мне тревожно, и плохие мысли одолевают, однако голоса демона больше нет. Он пропал. Сгорел в пожаре вместе с другими демонами, вместе с изуродованными ангелами и картинами Габриэля. Когда звонит Алексей и говорит, что Матвей пришел в себя, я собираюсь и мчусь в больницу, хотя он говорил мне никуда не выходить. С его помощью мне удается попасть в отделение реанимации и интенсивной терапии на несколько минут.

Я смотрю на Матвея, и мое сердце обливается кровью – он лежит без сознания, с кучей датчиков и трубочек в теле, над ним висит пикающий монитор, на котором отображаются жизненно важные показания: давление, пульс, сатурация. Его кожа не просто бледная – с нездоровым синюшным оттенком. На лице – следы от ударов. Он изможден, но я все равно чувствую исходящую от него силу. Мой волк.

Когда мне уже нужно уходить, Матвей открывает глаза.

– Ты живой, – говорю я, понимая, что худшее позади. И улыбаюсь ему. А он в ответ прикрывает ресницы, словно бы говоря: «Да».

Матвей находится в реанимации еще несколько дней, а затем, когда состояние стабилизируется, его переводят в хирургию, в отдельную палату повышенной комфортности, которая больше похожа на номер в отеле. Я прихожу к нему каждый день – он быстро идет на поправку. Иногда вместе со мной приходит мама, а его мама все еще находится в клинике, и они созваниваются, хотя она так же называет его Андреем.

Сначала Матвей не хочет со мной разговаривать, просит не приходить, прячет глаза, смотрит куда угодно, только не на меня. Он говорит даже, чтобы меня перестали пускать к нему, и тогда я стою под его окнами несколько часов, под дождем. Увидев меня на улице, он не выдерживает, звонит, просит подняться и обнимает – я чувствую жар его тела.