— Я просто поражаюсь его терпению, — сказала Муравьева, вперив взгляд в Татьяну.

Та подняла на нее заплаканные глаза, пытаясь что-то высказать опущенным ртом, дрожащим от сдерживаемых рыданий, но мышцы ее не слушались. Русик растерялся, чувствуя себя не при делах. Он поглядывал то на Татьяну, то на Муравьеву, не решаясь заговорить. Подруга взглянула на него и, положив руку ему на плечо, представила, шмыгая носом.

— Очень приятно, — без улыбки кивнула балерина.

Щеки Русика окрасились в насыщенно розовый. Он не смог ответить даже дежурной фразой, просто по-дурацки улыбался и неуверенно протянул букет, который Муравьева приняла равнодушно. Она продолжала испепелять глазами Татьяну. Девушка чувствовала, как полыхают щеки и тлеет в душе утихшая горечь обиды. Она глянула на балерину жалобно и спросила:

— Можно, я пойду с тобой на мастер-класс?

Муравьева негромко посмеялась, запрокинув голову. Татьяна испытывала к самой себе презрение, желая провалиться в подвал и затеряться там под грудой обломков. Но терять теперь было нечего, потому она продолжала настойчиво глядеть на старую подругу, перед которой тоже чувствовала себя виноватой. Муравьева долго с пустотой смотрела в ответ, ничего не говоря. Она думала о чем-то с легкой усмешкой в уголках жирно накрашенных оранжевым губ. Минуту спустя балерина перевела взгляд на Русика, хмыкнула и положительно качнула головой. У Татьяны не осталось эмоциональных сил проявлять ликование, но признательную улыбку она выдавить смогла.

Домой девушка вернулась в слезах. С ходу кинулась лицом в подушку и зарыдала. Адлия первые минуты просто сидела на диване без движения, приостановив пришивание бисера к чашечке лифа, и бегала глазами по комнате, соображая, что предпринять. Татьяна ревела минут десять, а потом сама, как стихия, успокоилась. Она села на постели и уставилась в свое размытое отражение в пыльном окне. Женщина подошла к ней тихо и осторожно спросила:

— Что случилось?

Та всхлипнула и утерла указательным пальцем последнюю выскочившую слезу. Не поворачиваясь к соседке, ответила в отражении:

— Мне кажется, я все окончательно испортила.

Брови девушки сдвинулись домиком. В глазах застыло отчаяние.

— Что все?

Ей понадобилась минута, чтобы собраться с мыслями и дать четкий ответ на этот вопрос.

— С Вадимом. И с Ариной.

Она снова всхлипнула. Адлия присела на табурет, переложив с него ноутбук на кровать, и уперлась обеими руками в бедра, вывернув локти вперед.

— Расскажи, — сбоку на Татьяну смотрело сочувствие.

Девушка развернулась и, в последний раз всхлипнув, начала говорить. Она выкладывала историю вдумчиво, последовательно и осторожно, стараясь выставить себя в лучшем свете, чем Вадима. Она и сама не понимала, зачем ей что-то приукрашивать, привирать или не договаривать, поскольку это бы саму историю не изменило, а она нуждалась в полезном совете. «Или в одобрении? Жалости? Снисхождении?» — спрашивала сама себя, наблюдая за тем, как спокойная мягкая Адлия аккуратно пришивает бусинку за бусинкой на поролон, обернутый нейлоном. Женщина слушала, как всегда внимательно, не перебивая, иногда кивая. Татьяна уже знала, что параллельно она все анализирует.