– Ты бесстрашная.

– Или бесстыжая, – усмехнулась она и опять замолчала на минуту.

В окнах второго этажа постепенно гас свет. Люди ложились спать. На других этажах наоборот зажигались. В ее окне все еще царила темнота.

– Так что хватит тратить на меня время, – проговорила она тихо и на полном серьезе. – Я сама не знаю, насколько низко я могу пасть.

– Никто про себя этого не знает, пока не придется, – Зайкин говорил, как философ.

– Я ведь с Луковским переспала ради сраного зачета, – Карина не смогла удержать голос ровным, хоть и говорила шепотом. Боль разорвала глотку.

– Видимо, иначе не могла.

Скрывать больше не было смысла. Девушка рассказала историю полностью и свои мысли, надежды и чувства, все, как воспринимала тогда и как помнила теперь. Говорить о собственном унижении было неприятно. Хотелось отречься от этого, как от неправды, но оно болело, не давая забыть, что было.

– Я знаю, что я неправильно поступила с Надей. И я бы на ее месте ответила тем же. Но Трунов-то почему так легко ей поверил? Я ведь не такая… Я вовсе не… требовала от него ничего. И даже в мыслях не было его как-то использовать. Я просто попросила о помощи, – съежившись, оправдывалась она перед Зайкиным. – Мне больше не к кому было обращаться. Я, действительно, думала, что любила его. Честно. Не понимаю, правда, теперь, за что.

В трубке слышалось заинтересованное молчание, внимательное, слушающее. Ничто ее не перебивало. Карина продолжила.

– Никто не верит, а я не хочу ни от кого зависеть. Хочу быть способной платить за себя сама. Чтобы никто не посмел меня ни в чем упрекать, чтобы выбирать самой, чтобы никого не бояться. Все считают, что показывать себя голой унизительно. Они просто не знают, как это унизительно быть бедной. Всего хотеть и ничего не мочь.

Детские воспоминания нахлынули следом. Сердце не выдерживало нагрузку и трещало по швам.

– Я лучше буду презираемой за то, что могу и делаю, чем за то, что не могу и не делаю. Зато буду делать то, что хочу. Ради этого я, действительно, на многое готова, – девушка шмыгнула носом и без паузы продолжила, не давая ему возможности что-нибудь ляпнуть. – Знаешь, у меня есть мембер постоянный, который любит есть собственное говно. А я на это смотрю и дразню его шоколадными членами, – болезненный смешок улетел в стеклянный потолок остановки. – Пока я просто смотрю, но я уже думала, что если он попросит меня делать то же самое… И знаешь, я вовсе не задумалась о том, способна ли я вообще на это. Я пыталась понять, за какую сумму я все-таки соглашусь.

Она стиснула челюсти. В горле уплотнился колючий ком.