– Кустов сказал? Арина? Мама? – равнодушно перечисляю тех, кто в курсе.

– Не-а.

– Значит, сплетни дошли.

– То есть ты осознаешь, что о тебе ходят мерзкие слухи? Твоя обожаемая Варя Ради распускает их, кстати.

– Не она одна. Конечно, осознаю.

– Тебя это не беспокоит? – Она выпучивает глаза от удивления.

– А тебя? – спрашиваю с нажимом. Слежу за реакцией.

– А тебя?

– А тебя? – Я добиваюсь того, чтобы Вера улыбнулась.

Теперь говорить на щекотливую тему легче. Это ведь непросто, когда девушка, которой неистово хочешь нравиться, знает, что тебя чуть не посадили за изнасилование. Настя забрала заявление сразу, как Чердак помер – до этого стояла на своем в полиции, запуганная до смерти. Никто ж не знает наверняка, что там на самом деле случилось между нами, вдвоем же мы были, без третьего трахались.

Как вспомню этот стыд перед мамой, отчимом, отцом и прочими… Они все смотрели на меня якобы с сочувствием, и у каждого мелькала мысль: не просто так папаня устроил пытки. Было, наверное, за что.

В глазах многих я видел себя заслуженно подыхающей мразью, растлившей беззащитную девчонку и заслужившей свою боль. Хорошо, что изуродован, ни одна больше не согласится согреть в постели. Как клеймо на всю жизнь – предупреждение другим. Лишь отвращение вызовешь. Поделом, ублюдок.

– Я так долго могу, Белов, – по-прежнему улыбается мне она.

Тепло так, искренне, аж сердце щемит от ее доверчивости, несмотря ни на что. Вот за что она так хорошо ко мне относится?

– Я их сам пустил, Вера, – сдаюсь в итоге.

– Как?!

– Да легко. Сидели в баре с приятелями, один предложил познакомиться с девчонками за соседним столиком, ну очень молоденькими. Я и ляпнул, что одной статьи мне хватит, теперь предпочитаю женщин, официально допущенных государством к траханью.

– Но зачем?!

– Угадай.

Вера приподнимает брови.