А вообще – нет. Ничего они ей не сделают.

И я тоже. Рядом с ней – без оружия.

Если посудить трезво. Разве это плохо? Быть таким со своей любимой женщиной. С женой. С той, кто подарил тебе самое дорогое на свете. Дважды. И подарит еще.

Но отпустить не удается. Ни ярость, ни гнев. До конца не выветривается.

Жжет. Давит. Распирает нутро.

Время надо. Да. Точно. Время. И побольше. Как раз после вторых родов успокоюсь, тогда и поговорим. А пока мне лучше подальше от нее держаться.

Но дьявол, тянет же. Очень жестко тянет. К ней. К сыну. Такая сила. Бешеная. Неудержимая.

Я перебинтовываю раны, набрасываю халат и выхожу из душа.

- Амир, - тихий голос ножом входит в печень.

Поворачиваюсь. Она сидит в кресле. Держит на руках Камиля. Смотрит на меня. И он тоже смотрит. Улыбается. Рукой размахивает.

Или это у меня крыша едет? Хрен поймет.

- Хочешь подержать его? – спрашивает и поднимается, подходит ближе, останавливается почти вплотную.

- А это… не опасно? – хмурюсь. – Ну он такой мелкий сейчас. Вдруг я ему чего сломаю. Случайно. Руку там или ногу. Для пацана это нормально. Срастется. Но все равно чуть стремно.

- Амир, - говорит и нервно смеется. – Ты сейчас серьезно?

- Черт знает, - бросаю, мотнув башкой. – Я херово в детях разбираюсь.

- Пожалуйста, не выражайся при нашем ребенке, - губы поджимает. – И первое слово, которое ты произнес, тоже считается ругательством. Я никому не разрешаю общаться подобным образом при Камиле.

Ого. Строгая такая. Не узнать.

Пацана мне передает. Принимаю. Осторожно действую. Смотрю в глаза сына. И проваливаюсь. Как вниз срываюсь. В пропасть лечу.

Такое странное чувство. И леденит. Изнутри. И обжигает. Аж кости выпаливает. Кипятком по венам прокатывается. Щемит в груди.

Я опускаюсь на кровать. Тяжело.