- Катя…

- В школе говорили об этом, - продолжает она. – Другие девочки. Пацаны боятся Димке плохое про отца сказать, а вот мне никто не боится. Им нравится такое обсуждать, если я рядом.

Дочь вдруг улыбается.

- Мама, он даже в окно вылезал. Как в роликах смешных. Ну знаешь, показывают. И вот в нашем доме он так вылезал, когда муж вернулся домой раньше. Ксюшина бабушка видела все это. Мама, он голый лез так. Понимаешь? Здесь. Где все… где все нас знают.

Я шокирована. Почва уходит из-под ног.

Разве можно быть настолько слепой?

- Я должна была раньше сказать, - говорит дочь. – Но ты так папу любишь, делаешь очень много, устаешь. Я боялась рассказывать. Честно. Очень сильно боялась.

Мое сердце разрывается от боли. Не за себя. За нее.

Почему именно Катя так страдала? Почему она все это видела? Проклятье, если где-то внутри меня и теплилась мысль о прощении супруга, то теперь возврата к прошлому никогда не произойдет. Я ему глотку хочу перегрызть. Я его на части порвать готова.

Ненавижу. Господи. Ненавижу сильнее, чем прежде любила.

- Я не хочу, чтобы он к нам приходил, - выдает Катя. – Не хочу, чтобы опять возвращался. Не хочу, чтобы вы мирились. Это плохо? Я плохая. Да?

- Все хорошо, - сползаю с табуретки, опускаюсь перед ней на колени, обнимаю дочь крепко-крепко, прижимаю к груди. – Теперь все будет хорошо. Обещаю.

+++

Я выхожу из дома. Рассеянная, в растрепанных чувствах. Пытаюсь переварить услышанное. Получается с огромным трудом. Очень стараюсь не прокручивать фразы, услышанные от дочери в голове раз за разом.

Иду вперед, не разбирая дороги. Пробую успокоиться, настроить себя на рабочий лад, на то, что сейчас главное пережить этот день. Страдать и копаться в эмоциях буду позже.

Некогда горевать, некогда размышлять.

Надо двигаться дальше. Развиваться. Силы копить для борьбы и вообще силы никогда лишними не бывают. Я должна стать абсолютно самостоятельной. Ни на кого не опираться, не оглядываться назад. Я должна… наталкиваюсь взглядом на огромную темную фигуру.

Господи. Боже мой.