— Чтоб каждый день в этой квартире на стену лезть? Ты туда даже зайти сразу не смогла.
— Лёш…
— Хватит, Шур. Оставайся, да и не вожу я никого, че ты преувеличиваешь всегда, как будто у меня не хата, а бордель?
— Почему — бордель? Просто ты гостеприимный, а я люблю тишину.
— Тишина тебя добьет. Нельзя тебе тишину.
— Андрея выписывают скоро, если что к нему переберусь, ему кто-то помогать пока должен.
— Тебе самой пока кто-то помогать должен. Шурка, ты не вывезешь.
— Вывезу. Я всегда справляюсь.
— Ты уже не вывозишь. Дурака не валяй, дай тебе помочь. Ты сильная, ты охренеть какая сильная, но тебе нужна пауза.
— Тылы и сильное плечо?
— Плечо у меня здоровое, тылы не дам!
— Иди ты, — я не удержалась и улыбнулась, — Леш, я ценю, что ты помогаешь и поддерживаешь, но в тягость…
Леха недослушал, с грохотом отодвинул стул и поднялся настолько быстро, насколько позволял его гипс.
— Значит так, — он оперся руками на стол и в голосе проскочили нотки очень похожие на дядю Игоря, — я тут не в благородство играю и не из вежливости тебе такие предложения делаю. Тягость-шмягость, придумала тоже! Если бы я не хотел и не мог, я бы молчал в тряпку и срать я хотел, что обо мне люди подумают, поняла? Если я говорю, переезжай пока ко мне, я буду тебе помогать, значит я этого хочу и я это могу.
— Лешик, сядь. Я поняла. Давай пока попробуем. Выбора у меня, похоже, нет.
— Сразу бы так, — Лешка подтянул назад стул и сел, — посуду не мой, иди ложись лучше.
От такого предложения я не стала отказываться. В Лешкиной двушке я заняла диван, не смотря на все возражения и благородные Лехины порывы. Надо бы этот диван расстелить, но как же лень… Ничего не случится, если я минут десять полежу, а потом займусь диваном.
Конечно, ничем я не занялась, а почти сразу отключилась, как только положила голову на подушку.
Сквозь сон услышала, как прихромал Леха, но открыть глаза не смогла — веки никак не хотели размыкаться.
Неумело и неуклюже друг накрыл меня одеялом. Медведь он и есть медведь, но есть в этом что-то очень ценное и трогательное.