— А разве есть какие-то общепринятые сроки, раньше которых биться нельзя?

— Что вы такая колючая, Саша? Ну циник я, работа такая. Знаете, сколько я видел ушедших жен, бросивших девушек? Вы такое любопытное исключение, что я не стесняюсь лезть к вам со своей прямолинейностью.

— Вы не первый это говорите. Я не считаю, что-то, что я делаю, это подвиг.

— Это не подвиг, — согласился Степан Федорович.

— Хотя бы вы согласны.

— Я циник. И врач. Хотя это почти синонимы. Но я хочу, чтобы вы понимали все возможные исходы.

— Это вы про то, что Сергей может очнуться другим человеком? Меня пугали этим уже.

— Инвалидном, Саша. Очнутся он может инвалидом, давайте называть вещи своими именами. Вы готовы к такому исходу?

— Вы так говорите, будто у меня есть выбор.

— Есть. Сколько вам? Чуть за двадцать?

— Двадцать четыре.

— Двадцать четыре… и вы положите жизнь на служение инвалиду? Хорошо если он будет в своем уме.

— Чего вы от меня хотите? — я устала от этого разговора, и он становился мне неприятен.

— Чтобы вы понимали на что соглашаетесь. И понимали все последствия. Подозреваю, что вы верите только в стопроцентно хороший конец, но практика показывает, что он случается далеко не всегда.

— Вы всерьёз думаете, что я об этом не знаю? Что я не рассматривала варианты? Только я не могу по-другому.

— Любовь, стало быть? — мне послышалась ирония в голосе врача.

— Думайте что хотите.

— Не обижайтесь, Саша.

— Не обижаюсь. Я понимаю, что вы циник и врач, и это почти одно и то же.

— А вы языкастая. Буду думать, что говорить, — мужчина впервые улыбнулся.