Мне кажется, у меня сердце сейчас выскочит из груди.

Да, это конкретный косяк, Костян. Ей сейчас, наверное, пиздец как неприятно.

Как она вообще узнала об этом, блять?

– Господи… – всхлипывает малышка, зажимая ладонью рот.

Плачет. Снова плачет. Хрупкие плечи мелко подрагивают.

Мне хочется обнять её, прижать к себе изо всех сил, зацеловать, заласкать. Но не подпустит ведь. Не позволит.

– Как я могу доверять тебе после этого? – жалобно спрашивает она у меня сквозь слёзы. – А если бы я не позвонила тебе тогда? Если бы я… пошла и в реку прыгнула?

– Из-за какой-то работы официанткой? – морщусь я.

Её заплаканные глаза возмущенно распахиваются.

– А ты знаешь, что для меня значила эта работа?! Как мне там было хорошо?! Я не просила тебя мне помогать, не просила лезть в мою жизнь! Я не хотела встречаться с тобой, влюбляться в тебя, мне не нужно было это всё, а ты меня практически заставил, принудил!

Мои зубы непроизвольно сжимаются. Тая снова, кажется, не в себе. Что попало несёт. Беру её за локоть, аккуратно, но крепко, и тяну в сторону машины.

– Так, всё. Успокойся. Поехали домой.

– Нет, отпусти!

Она вырывается, на нас начинают оборачиваться прохожие. Скручиваю её по рукам так, чтобы не могла пошевелиться, и прижимаю к себе.

– Ус-по-кой-ся, – цежу я по слогам ей в макушку.

Терпеливо жду, пока Тая затихнет, перестанет вырываться. И когда, наконец, это происходит, продолжаю, понизив голос:

– Я был неправ. Прости.

Проблема в том, что я произношу это неискренне, потому что совсем не раскаиваюсь. И Тая, наверное, это чувствует.

– Я такой, понимаешь. С детства привык стены лбом прошибать. Вижу цель, не вижу препятствий. Не умею я по-другому, не знаю, как. Прими меня таким, какой есть.

– Я не могу так, понимаешь? – судорожно всхлипывает она. – Когда всё решают за меня, за моей спиной, когда за мной следят, запирают в квартире, не спросив моего мнения и даже не объяснив толком ничего! А потом ещё твою жену жестоко избивают, а она плачет и говорит мне, что это ты сделал!