Приближаясь к дому, он заметил человека на мопеде, показавшегося ему таким жалким. И Камю, проезжая мимо, дружески помахал ему рукою в перчатке.

Gilbert Cesbron «La lanterne rouge» © Robert Laffont, 1980 © H. Кудрявцева (перевод), 1990

Ги Лагорс ТЕННИС В КРОВИ

Ги Лагорс

ТЕННИС В КРОВИ

Молодой человек открыл глаза, когда телефон прозвонил уже трижды. Взгляд его зеленых глаз не был мутным, как у человека, которого разбудили внезапно. Совсем наоборот, он был ясным и каким-то по-звериному острым, однако острота моментально исчезла, сменившись ироничным выражением, от чего узкое, бледное лицо с красивым овалом, с пятнами веснушек на высоких скулах и крыльях длинного орлиного носа, увенчанное белокурыми с рыжинкой кудрявыми волосами, стало еще тоньше. Тонкая верхняя губа была неподвижна, а нижняя, полная, красная и чувственная, двигалась взад и вперед, как бы скрывая улыбку. Чувствовалось, что это не случайная мимика, а отработанное выражение, привычная маска, задуманная давным-давно и ставшая с годами реальнее истинного лица. Даже наедине с собой молодой человек никогда не расставался с этим наигранным и несколько циничным выражением.

Его обнаженное, гладкое, вытянутое тело выделялось на белой простыне. Ни капли жира: под золотистой кожей перекатывались длинные мышцы и резко очерченные сухожилия; чем не экорше[16] для изучения анатомии? Вокруг распухшего лилового правого колена разбежался страшный клубок розовато-перламутровых шрамов, сантиметров по десять каждый. Руки и плечи были мощными и жилистыми. Левое предплечье — раза в два больше правого; по внутренней стороне его ветвилась широкая сетка жил, и казалось, оно принадлежит кому-то другому, более крупному и тяжелому, чем сам молодой человек. Эта гигантская рука, ее несоответствие со стремительным легким телом и тонким лицом выглядели странно. Возраст молодого человека было трудно определить, ему могло быть и тридцать и двадцать два — двадцать три. Когда телефон зазвонил в четвертый раз, он даже не посмотрел в сторону аппарата, стоявшего справа от него на ночном столике розового дерева, отсвечивая в полумраке. Он только приподнял правую ногу, не сгибая колена, к косому лучу солнца, просочившемуся сквозь полуприкрытые ставни. Затем, напрягая мышцы живота, стал медленно опускать ногу. И когда пятка была уже в каких-то пяти сантиметрах от одеяла, попытался согнуть колено. Глаза его сузились; маленькие белые резцы впились в нижнюю губу. Нога, а потом и вся грудь начала дрожать, и тут телефон зазвонил в пятый, а потом в шестой раз. Он боролся изо всех сил до седьмого звонка. И тогда откинулся головой на подушку и уронил негнущуюся ногу на постель, хватая воздух широко открытым ртом. Он часто дышал, сердце так и колотилось между ребрами, на носу выступили бисеринки пота, а лицо приняло серый оттенок. Но ироничное выражение оставалось прежним. От слез, боли и усилий глаза его вновь заблестели острее.