Но правильно я не поступаю уже очень давно.

- Давай разденемся, - снова подхожу и тяну за черные тесемки, развязываю бантик на шее.

Она распахивает глаза и перехватывет мою руку.

- Не трогай.

- Почему?

- Я уже сказала.

- Не сказала, - шепчу и нависаю над ней, заставляю от себя отклоняться, пока она не шлепается на спину, не удержавшись на руках.

- Хватит, - сдавленно требует.

- Чего ты боишься? - расстегиваю пуговицы, одну за другой, распахиваю блузку и смотрю на высокую грудь, что прячется под кружевом черного белья. - Я остановиться не могу уже. Столько терпел.

Берусь за пуговку на ее джинсах.

- Я буду кричать, - она перекатывается на живот, подняться пытается.

- Просто искупаемся, Алиса, - стягиваю джинсы с ее бедер, губами касаюсь поясницы, прикусываю ягодицу сквозь тонкую ткань трусиков и рывком сдираю джинсы с длинных стройных ног. - Вот и все.

- Не смей, - она, взвизгнув, старается отползти. Тело не слушается, ноги разъезжаются, она заваливается на спину и, сощурвшись, смотрит на меня.

А я смотрю на плоский живот, на выступающие тазобедренные косточки, на узкие трусики, которые не прикрывают почти ничего…

И стягиваю пижамную рубашку.

В печке негромко потрескивают дрова. Воздух влажным, горячим становится, и я тоже, как пьяный, жадно разглядываю аппетитное тело, глаз от нее оторвать не могу.

Берусь за резинку и снимаю брюки. Белье под пижамой не люблю, и Алиса лежит, уставившись на торчащий колом член.

- Нравится? - наклоняюсь и загребаю ее к себе, подхватываю на руки и, размахнувшись, кидаю в бассейн.

Она летит долго, как в замедленной съемке, и с громким визгом бобмочкой рушится в воду.

Она может орать сколько хочет. Нас тут никто не услышит.