Мы с Маттео вошли в дом Витиелло. Было странно тихо. Я бы подумал, что Нина уже танцует на столах. Маттео вопросительно посмотрел на меня.

— Нина? — позвал я.

Нет ответа. Мы вытащили оружие и медленно пошли наверх.

— Где охрана? — пробормотал Маттео.

Именно об этом я и спрашивал себя. Нина все еще могла быть целью возможных нападений, если только она не была причастна к смерти отца.

Мы не нашли ее в спальне, когда из коридора донесся сдавленный смех. Мы с Маттео пошли на звук в сторону отцовской спальни и нашли Нину на полу среди разорванной одежды.

В одной руке она сжимала ножницы, а в другой почти пустую бутылку самого дорогого отцовского виски.

Ее тонкая ночная рубашка была забрызгана кровью из ран на руках и предплечьях. Должно быть, она порезалась в пьяном оцепенении, когда уничтожала отцовские костюмы и рубашки.

Она посмотрела на нас слезящимися, расфокусированными глазами.

— Он мертв?

— Он умер в агонии, — сказал я ей.

Нина откинула голову назад и издала еще один сдавленный смешок, который перешел в рыдание.

Она подняла руку с ножницами, чтобы убрать прядь волос со лба. Я быстро схватил ее за запястье и вырвал ножницы из ее пальцев, прежде чем она случайно не потеряла глаз.

Она вцепилась в мою рубашку, когда я помог ей подняться.

— Что теперь со мной будет? — она запнулась.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я, пытаясь ослабить ее хватку, не сломав ей пальцы, но довольно быстро стало ясно, что она не может стоять самостоятельно.

— У меня нет ничего… ничего. Твой отец лишил меня наследства. Он не хотел, чтобы я была счастлива, когда он умрет.

Он не хотел, чтобы кто-то был счастлив. Маттео посмотрел на меня. Я подозревал, что отец найдет способ превратить жизнь Нины в ад даже после его смерти.

— Прими душ, Нина. — приказал я. — Мы поговорим, когда ты протрезвеешь.

Я провел ее в ванную, включил холодный душ и усадил под него. Она резко выдохнула.