Она была блондинкой, как и он, но это единственное сходство, которое я видела. Хотя, по правде говоря, я почти забыла, как он выглядит. Мои ногти впились в ладони, когда она поднималась по ступенькам крыльца, роясь в сумочке в поисках ключей. Она остановилась и посмотрела себе под ноги. Я затаила дыхание, когда она наклонилась и подняла сумку с деньгами.

Я помнила только отрывки того выходного. Жужжание в ушах, когда дядя выстрелил ему в голову, и теплые брызги крови на моем лице просочились в другие воспоминания и размыли их в красный цвет. Но я помнила, как много он работал: три работы и более долгие часы, чем я могла себе представить. Большую часть времени я находилась одна, в квартире его друга, который попал в тюрьму за мелкую кражу, в то время как он работал, поддерживая свою мать и младшую сестру, все еще учившуюся в средней школе.

Он хотел, чтобы его сестра поступила в колледж, а не жила такой же жизнью, как он, работая часами и никогда не зарабатывая достаточно. Для здешних семей это было похоже на карусель, которую невозможно остановить. Я помнила только кровь, безжизненные глаза и то, как страстно он говорил о своей семье. Он сделал бы ради них все, что угодно, а я не могла сидеть сложа руки, когда у меня были средства помочь.

Она расстегнула сумку с деньгами. Ее сумочка упала на крыльцо, когда рука взлетела, закрывая рот. В этой сумке было пятьдесят тысяч долларов наличными. Это все, что я могла снять из банка за такой короткий срок, и даже тогда, вероятно, только из-за моей фамилии. Это все еще была по закону Абелли, и я подумала, что бы они сделали для меня, если бы я была Руссо. Остальные деньги выписали через чек, и я решила рискнуть, надеясь, что она быстро их обналичит. Нико может быстро заморозить мой банковский счет, а также отменить перевод, если заявит о мошенничестве, хотя это может занять больше времени.

Сначала она достала кольцо, и я потёрла свой голый палец, прежде чем она положила его обратно в сумку. Следующей была записка, которую я написала. У меня перехватило горло, когда она развернула ее. Спустя мгновение ее плечи затряслись от рыданий, и она соскользнула вниз, садясь на ступеньки. По моей щеке скатилась слеза, и я вытерла ее. Я не заслуживала того, чтобы горевать вместе с ней; это была моя вина.

Я знала его имя уже несколько месяцев. Я не могла пройти мимо этого, когда мне необходимо было исследовать его смерть, чтобы узнать информацию о его матери. Но мы договорились: он не скажет мне своего имени, пока я не назову свое. А поскольку он не дожил до того, чтобы услышать мое имя, я притворюсь, что никогда не узнаю его.