— Послушайте… Это же смешно. Мне шестьдесят четыре года.

— Вот и я, посмотрев сегодня утром ваше досье, сначала подумал, что смешно. Однако вы в хорошей форме, — он показывает взглядом на ссаженные ладони Макса, — хотя, вижу, немного пострадали.

Русский допивает молоко, встряхивает стаканчик, закрывает им термос.

— Вы подвергли себя большому риску, — продолжает он, пряча термос в портфель. — И я не о том, что было бы, заметь вас охрана. Вы ведь могли сорваться с балкона со всеми вытекающими из этого последствиями… Вы этого не допускаете?

— Как я могу допускать или не допускать подобную чушь?

— Вот что я вам скажу… — Русский по-прежнему говорит с мягкой убедительностью. — Разговор у нас неофициальный. Итальянская полиция не в курсе дела: мы не сообщали о краже. Надеемся справиться сами, своими методами. И вы можете сильно упростить дело, вернув нам тетради, если они еще у вас, или сказав, кому их передали. И поведаете заодно, кто вас подрядил на эту работу.

Макс лихорадочно соображает. Да, если он вернет тетради, то, наверное, выпутается, но, с другой стороны, неопровержимо и веско подтвердит подозрения русских. И, зная, как работает в Москве пропаганда, легко представляет себе, как быстро раскрутят эту историю, связав ее с Келлером, чтобы его скомпрометировать. И скандал, можно не сомневаться, сломает карьеру претенденту и не даст вступить в борьбу за чемпионский титул.

— Эти записи делались маэстро Соколовым на протяжении всей его жизни, — продолжает рыжеусый. — И от этих материалов зависят очень важные вещи. Будущие партии… Надеюсь, вы понимаете, мы просто обязаны вернуть тетради — иначе пострадают престиж нашего чемпиона мира и репутация нашей державы. Это дело государственной важности. Украв тетради, вы наносите ущерб непосредственно Советскому Союзу.

— Да я все понимаю! Беда в том, что у меня нет и никогда не было того, о чем вы толкуете. Я не бегал по крышам, не лазил в окна и вообще ни в чей номер, кроме своего собственного, не заходил.

Воспаленные глаза русского всматриваются в Макса так пристально и с таким интересом, что тому становится не по себе.

— Это все, что вы можете мне пока сказать?

В слове «пока», хоть оно и сопровождается улыбкой почти дружелюбной, заключено еще больше угрозы, чем в выражении серо-стальных глаз. И Макс чувствует, что решимость его поколеблена. Такого оборота событий он не предвидел.

— Не знаю, что еще вам сказать… И потом, вы права не имеете удерживать меня здесь. Мы, слава богу, по эту сторону «железного занавеса».

И, еще не успев договорить, понимает, что совершил ошибку. С лица рыжеусого пропадает последняя тень улыбки.