Из кухни донесся звон разбившейся тарелки.

– Когда он вернется?

Еще одно печенье. Еще одна разбитая тарелка. Бобби вновь мотнул головой.

– А что делает мама?

Бобби прищурил глаз и глянул через плечо.

– Кажется, что-то с тарелками.

Когда они поженились, отец подарил маме фарфоровый сервиз. На обратной стороне донышка каждого предмета стояло клеймо «Сделано в Баварии». Мама поставила сервиз за стекло, на видное место в буфете. И заперла на ключ. Нам было запрещено даже прикасаться к нему. Строжайше запрещено! И вот теперь она вдребезги разбивала его о кухонную раковину, тарелка за тарелкой!

– Папа что-нибудь сказал?

Выудив из пачки несколько печений, Бобби принялся швырять их так, будто пускал «блинчики». Они летели, словно крошечные летающие тарелки-фрисби. Еще раз покачав головой, он открутил крышечку у бутылки с молоком и поднес ее ко рту. Еще две тарелки со звоном разбились о раковину.

Бобби трясло. Голос его срывался.

– Он собрал вещи. Почти все.

Волны накатывались на берег, щекоча нам ноги.

– А та… другая женщина?

Брат передал мне молоко. Говорил он с трудом, и в голосе его чувствовалась боль.

– Брат, я не…

Я поднес бутылку к губам, и молоко потекло у меня по подбородку. Бобби швырнул еще одно печенье-фрисби. Я запустил руку в пакет, одно печенье сунул в рот, а остальные по его примеру швырнул над водой. Траектории полета крошечных шоколадных дисков пересекались, напоминая полет стайки колибри.

У нас за спиной рыдала мама. О раковину разбилась еще одна тарелка.

Затем еще одна. И еще. После этого доносившийся из кухни звон слегка изменился. По всей видимости, мать покончила с тарелками и перешла к чашкам и блюдцам. Доносившаяся из кухни какофония жутковатым эхом отзывалась в наших все еще по-детски хрупких душах, и они тоже покрывались паутиной трещин. Я оглянулся через плечо, но тотчас поспешил отвести взгляд.

В уголках глаз Бобби стояли слезы, нижняя губа подрагивала. Затем мама закричала, – пронзительный, надрывный крик, как будто у нее перехватило дыхание. У Бобби слезы полились ручьем.

Я сунул карандаш за ухо и поднял свой набросок заката на уровень глаз. Ветер тотчас принялся теребить его, словно крошечного бумажного змея. Зажатый между моими пальцами рисунок дрожал, стараясь вырваться из моих рук. Я решил отпустить его, и лист, словно бабочка, запорхал над берегом и опустился в набегавшие волны. Я оглянулся.