Я взял в руки «утюги» и сказал спокойно:

– Приготовиться. Сто джоулей.

Сестра выждала, пока индикатор заряда вспыхнет зеленым, и кивнула. Я прижал электроды к груди Энни.

– Разряд.

Сердце дернулось так, словно готово было оборвать только что сшитые мною артерии и выскочить из груди, но снова обмякло.

– Двести джоулей, – распорядился я.

Ройер пристально посмотрел на меня, но я не обратил на него внимания. Я смотрел только на сердце Энни. Когда сработал дефибриллятор, оно снова подпрыгнуло, но это было все – оно просто не желало реагировать, и я спросил себя, что же я сделал не так. Мне понадобилось всего несколько мгновений, чтобы вызвать в памяти и проанализировать всю последовательность своих действий. Все было правильно. Все было идеально.

Так почему же, черт возьми, оно не запускается?!!

Я покачал головой и прошептал:

– Приготовиться. Триста джоулей.

Это был мой последний шанс. Последняя возможность что-то предпринять.

Лампочка на дефибрилляторе вспыхнула зеленым. Сухо треснул разряд. Я видел, как по сердцу Энни прошла волна и оно всколыхнулось, словно наполненный водой резиновый шар, который кто-то поддал ногой. В следующее мгновение сердце судорожно сжалось, с такой силой натягивая швы, что мне почудилось – я слышу треск лопающегося кетгута. Убрав электроды, я ждал, но сердце больше не шелохнулось, и я протянул к нему руку, обхватил пальцами, сдавил – и сразу отпустил. Я чувствовал, как оно заполняется кровью, и снова сжимал, я перекачивал кровь вместо него, я пытался вдохнуть в него жизнь движением пальцев, но каждый раз, стоило мне расслабить руку, сердце Энни безвольно тяжелело в моей ноющей от усилий ладони. Не знаю, на что я надеялся, может быть, на чудо… Останавливаться я, во всяком случае, не собирался и продолжал массаж. Пять минут… Десять… Наконец мои мускулы просто отказались служить, но убрать руку я не мог. Это было свыше моих сил.

Ройер коснулся моего плеча и покачал головой. Сестры, стоявшие вокруг операционного стола, плакали, старший резидент отвернулся, перфузионист закрыл лицо руками. Ройер посмотрел на часы на стене:

– Время наступления смерти – двадцать три часа одиннадцать минут.

Слезы… Они подступали медленно, неотвратимо. Ручейки превратились в полноводную реку, в Таллалу слез. Впервые после смерти Эммы я позволил этим потокам увлечь себя. Годы страданий, годы не находившего выхода горя и отчаяния обрушились на меня в один миг, захлестнули с головой, понесли туда, где глубоко в моей душе трещала по швам и осыпалась возведенная мною плотина. И плотина не выдержала, рухнула, и моя ничем не сдерживаемая боль широко разлилась по равнине иссохшей, измученной души, словно кислотой выжигая все, что оставалось в ней живого.