Я продолжаю на нее таращиться, а в голове возникает образ Колтона. Он в машине, делится со мной правдой о своей маме, ее здоровье, а потом признается, что рассказал не все.

– И что? Если ты не хотела…

– Нет. Этот вариант я даже не рассматривала. У меня всего один яичник, и врачи сомневались, смогу ли я вообще забеременеть. Это решение я приняла сама и только после этого рассказала ему правду, – горько сообщает она и обнимает себя за талию. Я ощущаю, как неистово колотится мое сердце, так громко и быстро, что его стук отдается у меня в ушах. – Сказать, что он был недоволен, ничего не сказать. Как только ребенок родился, он настоял на тесте на отцовство, он хотел убедиться, что я не вру. Я не возражала против его проведения, и деньги не имели никакого значения, пускай Колтон и решил, что я забеременела специально. Когда он пришел увидеться со мной и узнал правду, то пришел в ярость.

– Зачем ему было приходить к тебе?

Губа Хелен размыкаются, и она несколько мгновений просто таращится на меня в тишине. У меня в груди поселяется тревога, и чем дольше она на меня смотрит, тем сильнее разрастается неприятное чувство.

– Когда Колтон узнал о беременности, он пообещал мне помочь. И раз вы двое так близки, ты должна кое-что о не знать… если он что-то обещает, то он сделает все возможное, чтобы исполнить обещание. – Она улыбается мне, и ее плечи опадают.

– Ты могла бы уехать из города, могла бы держаться подальше от их семьи и получать финансовую поддержку от отца Колтона. И тогда бы Эйвери не пришлось столкнуться со страданиями. Это все из-за тебя.

– Заткнись. Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, – выплевывает она, делая шаг ко мне. – Моя дочь – дочь Эрика, но он отказывается ее признавать. Он заставил меня подписать бумаги, из-за которых она оказалась в его полной власти. Если он захочет дать ей денег, он даст. А не захочет, она ничего не получит. Все, что у него есть, принадлежит Колтону.

– В каком смысле «подписать бумаги»? Ни один родитель в здравом уме не поступит так со своим ребенком. – Мои пальцы дрожат от гнева. Она гребаная клоунесса. – Просто будь честна и признай, что хотела стать миссис Томпсон, потому что, если бы тебя волновал только ребенок, ты бы поступила иначе. Эта ошибка могла бы быть исправлена. Ты жадный кусок дерьма.

Я огибаю ее и иду к двери. Клянусь, у меня глаза заволакивает пеленой гнева. Даже стычки с Муром не вызывали у меня таких чувств.

– Если бы я хотела стать миссис Томпсон, – тянет Хелен, пока я иду к двери, – то выбрала бы сына, а не отца. Он настоящий жеребец в постели.