– Ты чуть не раздавил его, – сказал Тео, поднимая на меня глаза. Он снова разулыбался, когда его взгляд вернулся к гусенице. Он провел пальцем по ее пушистому тельцу и прошептал: – Не бойся, малыш… Я тебя спас.

* * *

Нет, я не думал о наших последних мгновениях.

Я и представить себе не мог, что он будет умирать у меня на глазах, раздавленный между двумя машинами.

Этого не может быть.

Меня оттаскивают назад, когда я отчаянно пытаюсь пробиться через человеческий барьер, беспомощно глядя на них.

– Тео… Тео, остановись. Все будет хорошо. Ты слышишь меня? – Я толкаю двух полицейских, что удерживают меня и не дают броситься к месту трагедии, они крепко меня держат. – С тобой все будет хорошо.

Он слабо улыбается.

Я клянусь, он улыбается, прижимаясь щекой к капоту красного седана, его взгляд затуманивается, устремленный куда-то вдаль.

Он обессиленный. Беспомощный.

Его обступают парамедики, но он ничего не замечает.

По моему лицу текут слезы, смачивая засохшую кровь от ран, которые нанес мне Тео каких-то тридцать минут назад. Он был полон жизни и так яростно ненавидел меня всего лишь тридцать минут назад, а теперь… теперь он дает мне свое последнее благословение.

Он говорит мне «прощай».

– Береги Пич, потому что… никто… – Он угасает. Он умирает. Он покидает меня. – Никто никогда не будет любить ее так… как мы.

– Тео… – Полный боли вопль раскаяния разрывает меня изнутри, и я падаю на колени, офицеры ослабляют хватку. Это отчаянный крик, который пронзает ночь, эхом отражаясь от стен скорби, повисшей в воздухе, и громом обрушивается обратно на меня в разрушительном ударе сожаления. – Не делай этого. Пожалуйста, не делай этого, – рыдаю я. – Ты и я. Всегда были ты и я.

– Обещайте мне… – Я едва его слышу. Его глаза стекленеют, он смотрит в пустоту, шепча свои последние слова. – Что скажете ему, хорошо?