– Об этом никогда не было и речи. Она не собирается бросать музыку, да и я не ожидаю этого.
– Хм. Так какое же место ты занимаешь в ее жизни? – Маркус погладил подбородок, как будто серьезно обдумывал это, хотя это было не его собачье дело. – Ты здесь на сколько… на неделю? А потом вернешься домой? Я даю вашим отношениям три месяца, и это еще великодушно с моей стороны.
– В следующий раз, когда мне понадобится твое мнение, я спрошу его. А пока, будь добр, отвали от меня, чтобы я мог послушать Шайло, а не твою чушь.
Он послушался меня и отдалился на некоторое расстояние. Но я больше не мог наслаждаться выступлением. Я крепко сжал челюсти, но затем расправил плечи и попытался расслабиться, чтобы сосредоточиться на Шайло. Я изо всех сил старался не дать его словам вывести меня из себя. Но, как ни старался, не мог перестать думать об этом. Я понимал, что в его словах таилась доля правды. Нужно быть идиотом, чтобы не заметить, что мы живем в разных мирах.
Как мне вписаться в жизнь Шайло Леру? И как, черт возьми, все уладить?
Глава тридцать первая
Глава тридцать первая
Спустя три дня и три аншлаговых концерта в двух городах мы прибыли в Сен-Жан-Кап-Ферра на наш мини-отпуск. Я устала, но при этом с нетерпением предвкушала четыре дня отдыха, проведенных под солнцем. На темно-синем небе не было ни облачка, Средиземное море сверкало бирюзой в ярких лучах. Пейзажи сияли красочным красками, морской воздух пах свежестью, а музыка, доносившаяся из динамиков, навевала летнее настроение. В аэропорту Ниццы мы взяли напрокат машину, так что Броуди со знанием дела ориентировался на извилистых поворотах и узких дорогах вдоль побережья.
– Господи, – пробормотал Броуди себе под нос, когда в поле зрения появилась розовая вилла. Она располагалась в конце узкой частной подъездной дорожки, спрятанной за соснами и пальмами и ведущей к пляжу.
Я понятия не имела, зачем Бастиан снял виллу на Лазурном Берегу, если утверждал, что ненавидит солнечный свет. Ну такова была уж его натура. Загадочная. Никогда не знаешь, с какой версией Бастиана столкнешься в тот или иной день. Когда он подвергался апатии, то баррикадировался в темной комнате и иногда не выходил оттуда по нескольку дней. А когда пребывал на седьмом небе от счастья, то становился душой компании.
Сегодня он встречал нас у входной двери, босой, в одних плавках, без рубашки, и широким жестом руки пригласил в фойе, оклеенное красными дамасскими обоями. С потолка свисала черная люстра, а на серванте с витиеватой резьбой стояли пальмы в горшках.