Я получил не просто жесточайший урок. Я почти был готов попрощаться со своей семьёй. И отныне и впредь я понимал, что пройдут года, месяцы, недели, дни, но я себе не позволю такую слабость— выбрать кого кроме моей единственной, любимой супруги. Хоть она по прежнему и оставалась бывшей.

— Занят? — Рыбкой скользнула в кабинет Устинья и тут же села с краю на стол, сложила руки на коленях.

— Для тебя свободен. — Шепнул и дотронулся кончиками пальцев до её острой коленки.

Устинья хохотнула, а я сгробастав её, потянул на себя. Усадил на колени. Рука как-то сама по себе вдруг поползла вверх по бедру.

— Ты жалеешь? — Остановившись в какой-то момент, спросил я, тыкаясь носом ей в шею.

— Я бы жалела, если бы все было зря. — Честно призналась, разворачиваясь ко мне и обхватывая моё лицо руками. — Я бы жалела, если бы ты не вытащил мать. Я бы жалела, если бы с Кириллом что-то случилось. Я бы жалела, если бы не родила Михаила. Я бы жалела, если бы у Родиона была разрушенная жизнь. Я бы жалела, если бы Назар и София разошлись. А так думаю все это достаточная плата за прощение. — Она произнесла это тихо и упёрлась лбом мне в лоб.

Я тяжело вздохнул.

— Я каждый раз благодарю Господа за то, что у меня есть ты. — Шепнул, набирая в грудь побольше воздуха. — Я каждый раз благодарю за то, что в твоём сердце было настолько много любви, что ты рискнула на самый сумасшедший и безумно сильный поступок. Но это не говорит, что я способен только благодарить. Это говорит о том, что я до конца своих дней буду просить у тебя прощения, стоя на коленях.

Устинья слегка отстранилась. В её глазах блеснул какой-то неправильный, достаточно редкий огонь, как вспышка.

— На коленях говоришь? Адам Фёдорович. — Бархатно, словно кошка мурлыкая, произнесла Устинья.

Я подхватив её на руки, усадил на стол.

На коленях, любовь моя.

На коленях…

Конец.