— Конечно. Эскизы... Платьев, которые никто никогда не увидит.

— Хватит, Карина, — спокойно сказала я, стараясь сохранить лицо.

Но ей этого было мало. Она уже завелась.

— Просто интересно, — продолжала она, ковыряя вилкой в тарелке, — ты правда думаешь, что кто-то в Лондоне ждал тебя с распростёртыми объятиями? Что ты туда впишешься?

Я почувствовала, как что-то медленно сжимается внутри. Мама всё ещё разглядывала экран, будто не слышала ни слова. Отец молчал.

— Лучше уж пробовать и ошибаться, чем всю жизнь сидеть у маминой юбки и ждать лайков под селфи, — тихо, но отчётливо ответила я.

Карина замерла на секунду, её глаза полыхнули.

— Что ты сказала? — её голос стал выше, как всегда, когда она теряла самообладание.

Я посмотрела прямо на неё. Спокойно.

— Ты всё слышала.

Мама наконец оторвалась от телефона.

— Девочки… — протянула она с усталым видом, словно мы были надоевшими ей детьми, хотя Карина ей никогда не надоедала.

— Ты всегда была наглой, — прошипела Карина. — Думаешь, уедешь туда, станешь кем-то? Ты вернёшься с пустыми руками. Без работы, без будущего. Потому что ты никто, Лия. Всегда была и останешься никем.

Её слова ударили, как плеть, но я не отвела взгляда.

— А ты всегда была завистливой.

Карина вскинулась:

— Завистливой? Серьёзно? Это ты мне завидуешь! Я — лицо рекламной кампании, у меня контракты, фотосессии, а ты... ты сидишь в комнате и рисуешь платья, которые никто не наденет!

— Зато я делаю это сама, — холодно ответила я. — Своим умом, своим трудом. Не с папиными связями и не маминым вкусом, который ты копируешь с десяти лет.

Карина побледнела, её пальцы сжались в кулак.

— Прекратите, — сказал отец, не повышая голоса, но с той твёрдостью, которую нельзя было игнорировать.