Повернулась и схватила её за волосы. Вцепилась ротвейлером в белобрысые патлы этой гадюки.

Таскала её по полу, ощущая в руках, как натянулась кожа на её башке, как эти самые волосы тонкими нитями резали мне ладони. Худая, вонючая — от неё несло дешёвой карамельной патокой сладких духов, любовница мужа рухнула на коленки, визжала, пытаясь расцепить мои руки. Я рычала, чувствовала, как меня схватил поперёк тела муж, оттаскивал от своей ненаглядной, как хрипел на ухо:

— Прекрати, Элеонора.

Это я должна прекратить? Серьёзно?

Я продолжала биться дельфином, чувствуя спиной его железные мышцы, его руки крепко, но бережно оттаскивающие меня от его бабы. Когда его Дездемона вырвалась от меня скуля и причитая, я напоследок достала её ногой, пихнув в зад.

Иван оттащил меня, выставил руку, не подпуская меня к своей гадюке, помог ей подняться, рявкнул ей:

— Пошла вон! Духу твоего чтоб тут не было!

Уж не знаю, чем там закончилась их перепалка, я была занята.

Схватила стул и со всех сил крушила стеклянный шкаф у стены.

— Эля, успокойся сейчас же! — Иван выхватил у меня стул, тряс меня за плечи:

— Зачем ты сюда приехала, с чего ты вообще тут оказалась?

— А ну, убери от меня руки! — я визжала в голос: — от тебя твоей бабищей воняет!

— Что ты несёшь, успокойся, сядь.

Я выпрямилась, стряхнула с себя его руки, отступила на шаг. Смотрела на холёную физиономию мужа, мне хотелось вцепиться в неё когтями. Иван нависал надо мной, я искала признаки раскаяния на его лице — их не было! Кобель! Козлина!

Чувствовала, как вздымается моя грудь, как долбит отбойным молотком сердце. Сдувала с лица растрепавшиеся волосы, всё никак не могла отдышаться.

Мне было больно. Физически больно жить, зная, что счастье закончилось.

У меня бессильно опустились руки. Что бы я сейчас не делала, какие слова не искал бы мой будущий бывший муж — нас уже не починить. Потому, что нас больше нет.

Иван оглядел развороченый кабинет, сел за стол, уставился невидящим взглядом в выключенный монитор. С виду спокойный, собранный, не то, что я. У меня просто эмаль с зубов сыпалась от возмущения.

Минута тишины вдруг выключила во мне все эмоции. Я проговорила:

— И я пойду, мне тоже пора. Прощайте, Иван Алексеевич. Навсегда.