– Никогда, – ответила Аннализа. – Ты что, издеваешься?

– Да ну, ты просто боишься, что такая сочная пышечка никому не нужна!

Аннализа рассмеялась, взяла Нино за воротник и в шутку подняла кулак.

– Как у тебя язык повернулся назвать беременную женщину пышечкой!

– Тихо! Я из-за тебя вино пролью. – Когда Аннализа отпустила воротник, Нино сказал: – Хочешь, чтобы я соврал? Ты же не поверишь, если я буду утверждать, что ты по-прежнему секси. Вот вытолкнешь этого карапуза на свет, и снова станешь стройняшкой.

Что за глупости он несет.

– Я надеюсь, что хотя бы опять смогу рисовать. Сперва я решила, что нашла свой голос, но оказалось, что это снова фальшивка.

Музыкальная подвеска зазвенела на ветру, словно в знак согласия. Аннализа подумала, что мама, наверное, подсказывает: хватит жалеть себя.

– Тебе пока грустно. Подожди. Скоро все образуется.

– Я бы с радостью, но не могу заставить себя взять кисть в руки. Что мне рисовать? Большой черный квадрат? Мое воображение иссякло.

Нино в совершенно нехарактерном для него порыве доброты взял кузину за руку.

– По-моему, тебя давно никто не обнимал.

Он повесил одеяло на спинку стула и потянул Аннализу к себе. Крепкое объятие напомнило девушке, как ей сильно этого не хватало, и она залилась слезами. Они долго стояли, обнявшись, и Аннализа больше не чувствовала себя одинокой.

Ветряные колокольчики до сих пор звенели, и у Аннализы возникло такое чувство, словно на балконе есть кто-то еще, и этот кто-то за ними наблюдает. Едва не испугавшись, она отпустила Нино.

– Ты справишься, – сев на место, сказал Нино. – В твоей жизни всякое бывало…

Аннализа уже не слушала: она посмотрела вниз на улицу, и ей на мгновение показалось, что она увидела Томаса. Но стоило ей перегнуться через перила, чтобы разглядеть получше, как он исчез.

А может, во всем виноваты тоска и стакан вина.

– Ты даже не слушаешь, – обвинил Нино.

Аннализа отвела глаза от улицы, села и снова натянула одеяло.

– Я считаю, что тебе надо вернуться домой и рисовать снова, – сказал он. – А о нем забудь.