— Ладно, свободен, — пытается отделаться от него Артём.

Но мужик не отстает.

— Короче тот парень выстроил эту красотень, а Игумнов взял и не заплатил ему. И тогда… Тогда бедный зодчий проклял дом, а затем покончил с собой. Спустя время Игумнов поселил здесь свою женщину, у которой бывал наездами. И вот однажды, возвратившись не вовремя, он застукал её с любовником. В общем, не долго думая, любовника выгнал, а её замуровал в стене заживо, — мужик таинственно замирает. — И теперь в этом доме по ночам часто видят красивую грустную женщину в белом.

— Кошмар какой, — шутливо ужасаюсь я.

— А что? — Артём крепко сжимает моё плечо. — И правильно сделал. Я бы тоже замуровал.

— Это жестоко, — мне немного смешно, но он серьёзно смотрит мне в глаза.

— Измена — тоже жестоко. Это предательство. За него люди на девятый круг ада попадают.

— Всё, что делается из любви, всегда за гранью добра и зла[1], — многозначительно сообщает бомж, обрадовавшись, что мы обратили на его историю внимание.

— Откуда вы всё это знаете? — удивляюсь я.

— Тут постоянно туристов водят, — бомж довольно щурится. — Я и на английском, если хотите могу.

— Не надо на английском, — Артём дает ему ещё сто рублей, чтобы отвязался и поворачивается ко мне. — Теперь, если что, буду знать, что с тобой делать.

Всё утро, пока я собиралась на теплоход, мама ходила за мной и твердила: «Не забудь зарядить телефон, не забудь зарядить телефон». Я пыталась объяснить, что семидесяти процентов мне хватит до конца дня, но с мамой это бесполезно.

Пришлось всё-таки вытащить его из сумки и поставить заряжаться, а через пять минут, мама закричала: «Вита, за тобой приехали», я выглянула в окно — и правда: Ярослав как раз вышел из такси.

Чтобы не заставлять Ангелину Васильевну ждать, я схватила вещи и выскочила из квартиры, вспомнив о том, что телефон остался на зарядке, только минут через пятнадцать, после того, как отъехали.

На теплоходе я плавала впервые. Он был большой, белый и прекрасный.

Ярослав тоже весь в белом, как настоящий капитан корабля, помог нам с Ангелиной Васильевной подняться на борт и забрал вещи, чтобы отнести в каюту, а мы остались на палубе — посмотреть, как теплоход, издав прощальный гудок, отчалит от причала.

Медленно поплыли здания, деревья, мосты, волны переливались и качались. Качались и переливались. В едином размеренном, идеальном ритме. В плавном, монотонном, неторопливом ритме. Качались и качались.

От искрящейся воды веяло свежестью, которой в городе уже не было вторую неделю, а берега всё качались и качались.

В машине меня тоже иногда укачивало, но редко, только когда папа долго стоял в пробке и от раздражения начинал быстро разгоняться и резко тормозить, так что о своей морской болезни я понятия не имела.